|
Коллекционер Пашков ахнул. Третьим был пугающий «черный воронок». Тот самый, в котором к москвичам являлись ночные гости, увозившие в неизвестность вновь открытых «врагов народа». И Пашкову вдруг абсолютно четко представилось, что «воронок» этот заворачивает на его улицу Пречистенку и вдруг въезжает во двор его дома № 5. Еще секунда – и раздается стук в ЕГО дверь. Господи, спаси! Уж лет двадцать Пашков, как истинный советский человек, не произносил никаких молитв. Да и 1947 год не столь страшен, как приснопамятный 1937 год, будь он проклят! Но руки у коллекционера задрожали, ноги сами понесли его к стулу, на который он и упал в холодном поту. Ну будь бы он сам – один. Но ведь жена милая – Любушка. И сынок Ромушка. Они же станут семьей «врага народа». Им же все в жизни будет закрыто, если от него не отрекутся. А не отрекутся – так и их ждет лагерь… Пашков провел рукой по вспотевшему лбу. Что это он?! Это же открытка! Простая открытка! С чего он взял, что она – вещая?! Надо успокоиться и лечь спать. Скорее всего, он просто устал – переработал. Вот и мерещатся ужасы… Наутро придя на работу, Пашков застал в типографии создателя гравюры – художника Полякова. И уж не ясно, с каких глаз, но старый печатник вдруг кинулся к нему, потащил в укромный закуток на лестнице и зашептал жарко, уговаривая: – Товарищ! Мил мой человек! Убери, будь другом, «воронок» с картинки! Ну чего людей пугать?! Ведь краса-то какая – белоснежный дом! И люди веселые – впереди же праздник. 800 лет столице нашей! А тут… Пашков замялся, закашлялся. Он же и не знал толком этого художника – а ну как тот прямиком побежит в органы?! Пропал тогда и сам Пашков, и семья его, да и в типографии начнутся чистки. Как же – не углядели, не выявили «врага народа» с его смутными речами! Но Поляков только пятерню запустил в свои черные волосы: – Да оно, конечно, батя… Но ведь я не сам. Опытные товарищи из Союза художников подсказали, что выгравировать-то. Да и тираж ведь издан! – А мы переиздадим! Допечатаем! Она же быстро разойдется, эта открыточка. Всего-то 50 тысяч на всю страну. Да ее уже через пару недель и не станет. Раскупят. А ты убери «воронок» и по новой приноси! – Ты что, не понимаешь, батя? – прошептал Поляков. – Это ж по новой Комиссию проходить надо. Цензурировать. Печати «к дозволению» получать. – А зато переиздание! Сам знаешь, так только в особых случаях делают. – Где же я его возьму, случай такой? – А тут уж я постараюсь. – Пашков нервно облизнул губы. Плохая привычка, а никак не отделаешься. – Я ж в Трудовом комитете. Я ж старейший печатник. И член партии. Мы от народных масс бумагу напишем. Что очень нравится картинка. Что дух советского патриотизма и все такое. Ты только флаг сделай поболе, и чтоб он колыхался. Праздник ведь! Не хочется о плохом-то думать! — 119 —
|