Мой жизненный путь

Поэтому в упомянутой книге мое отношение к Ницше я выразил в словах, подобных тем, в которых сам Ницше выражал свое отношение к Шопенгауэру: "Я принадлежу к тем читателям Ницше, которые, прочитав у него первую страницу, знают уже определенно, что прочтут всю книгу и отныне будут прислушиваться к каждому его слову. У меня сразу возникло доверие к нему… Я понимал его так, словно он, если можно так нескромно и нелепо выразиться, писал именно для меня".

Незадолго до того, как я начал писать эту книгу, Гете-Шиллеровский архив посетила сестра Ницше — Элизабет Фёрстер-Ницше[110]. Она предпринимала тогда первые шаги к основанию архива Ницше и хотела ознакомиться с устройством Гете-Шиллеровского архива. Вскоре приехал в Веймар и издатель сочинений Ницше — Фриц Кегель[111], и я познакомился с ним.

Позднее с Элизабет Фёрстер-Ницше у меня возникли тяжелые конфликты. Но тогда ее любезность и подвижный ум вызывали во мне глубочайшую симпатию. Эти конфликты причинили мне неописуемые страдания. Возникли они вследствие запутанной ситуации, и я был вынужден защищаться от обвинений. Я знаю, что все это было нужно для того, чтобы на воспоминания о прекрасных часах, проведенных мной в архивах Ницше в Веймаре и Наумбурге, накинуть покрывало горечи; но все же я благодарен фрау Фёрстер-Ницше за то, что при первом же из моих многочисленных посещений она привела меня в комнату своего брата. На диване лежал умопомраченный Ницше с удивительно прекрасным челом, челом художника и одновременно мыслителя. Были первые послеполуденные часы. Его глаза, которые и в угасании были исполнены вдохновения, еще воспринимали окружающую картину, уже не имевшую доступа к его душе. Мы стояли возле него, но Ницше не знал об этом. И все же при взгляде на его одухотворенное лицо еще могла возникнуть мысль о том, что оно является выражением души, которая все утро творила в себе мысли, а теперь решила немного отдохнуть. Внутреннее потрясение, охватившее мою душу, как бы перешло в понимание этого гения, взгляд которого был направлен в мою сторону, но не касался меня. Пассивность этого застывающего подолгу взгляда вызывала активность моего собственного, который, не встречая взгляда Ницше, приводил в действие душевную силу глаз.

Перед моей душой стояла такая картина: душа Ницше, как бы парящая над его головой, безмерно прекрасная в своем духовном свете; свободно отдававшаяся духовным мирам, по которым тосковала до своего помрачения, но их не нашедшая; еще прикованная к телу, знавшему о ней в те времена, пока этот мир был тоской. Душа Ницше была еще здесь; но она лишь извне могла поддерживать тело, которое мешало ей раскрыться в полном свете, пока она была еще в нем.