|
— Ракела, ты ведешь себя со мной равнодушно! Уже давно мы как чужие люди, и ты смеешь меня упрекать в том, что я иногда стремлюсь расслабиться? — Иногда, Бенито? — Черт возьми, ты говорила, что не будешь возражать, если на меня вдруг нахлынет страсть… — Как тебе не стыдно, Бенито? Я всегда следовала за тобой по первому зову и была рядом и поддерживала тебя! Ты знаешь, что я и сейчас готова пойти за тобой даже на край света. Так почему же ты обращаешься со мной, как с ненужной вещью? — Ну ладно, конечно же, я веду себя по отношению к тебе плохо. Но у меня есть смягчающие обстоятельства. Такой мужчина, как я, с таким количеством обожающих женщин… Как я могу удержаться? Как не свернуть с праведного пути? Все мужчины изменяют своим женам, даже сын цирюльника. И у них нет никаких оправданий. У меня же оправдание есть. Да, есть, и оно более чем весомое. К тому же она говорит, что мое тело — самое красивое в Италии! Ракела была вне себя от возмущения. — Когда я слышу это, думаю, что ты сошел с ума! — бросила она ему, выходя из комнаты. — Да, кстати. Если у тебя появилась молоденькая девчонка, перестань хотя бы звонить своей старухе Маргерите. Она говорила недавно, что у тебя кривые ноги… * * *Вторая мировая война была уже в самом разгаре, когда Бенито стремительно и как-то внезапно начал стареть. Ракела объясняла это попросту тем, что он еще больше озлобился и в сердце его не осталось места ни для каких чувств, кроме ненависти — к евреям, коммунистам, партизанам, немцам, своим любовницам и даже детям — и страха дряхлости. — Я старею! — жаловался он ей. — Вокруг меня молодые люди, молодые женщины. Когда-нибудь они все станут променивать меня на молодых и крепких мужчин с густой шевелюрой. А я буду внушать отвращение. Но они будут продолжать видеться со мной — так, из жалости, и потому что я великий человек и дуче… По ночам он не мог спать спокойно. Ему снились кошмары о том, как кто-то стреляет в него, один выстрел — в голову, второй — в спину, он чувствовал эти выстрелы словно наяву, видел, как он падает на сиденье автомобиля и как умирает, истекая кровью. Нервы его были расшатаны до предела, его могла вывести из себя любая мелочь. — Клара, почему ты надула губки, а? Моя жена так себя не ведет! — Ракела, ты глупа, как гусыня! Даже Клара умней тебя в сто раз! Успокоить его не удавалось никому. Припадки бешенства или дикого страха сменялись безграничной грустью и равнодушием. В такие минуты единственную отраду он находил в том, чтобы оскорблять или расстраивать того, кто был в данный момент рядом. — 159 —
|