|
— Антон, как ты себя чувствуешь? — голос профессора был громким. Его должны были слышать даже в самом отдаленном конце этого зала. Я промолчал, потому что ничего не хотел говорить. В этот момент на меня навалилась такая дикая усталость, как будто все дни ожидания операции, материализовались в одно мгновение и придавили меня своей бессмысленной тяжестью. Передать всю мою гамму чувств, в тот момент я не в состоянии. Пять месяцев я чего-то жду, мне при этом обещают, а в результате «год-два, не более». Я смотрел на лица, плывущие в полумраке амфитеатра и мне хотелось кричать. Если бы уважаемый профессор хоть немного, самую капельку попробовал горечь моего отчаяния, почувствовал самую малость того, что чувствовал и переживал в тот момент я… Но в тот момент, у меня не было сил кричать. У меня ничего больше не осталось. Если бы они только знали, как я хотел жить. И как я ненавидел, в тот момент, свою жизнь. В течение сорока пяти минут, пока профессор давал свое представление, я так и не произнес ни слова. Я часто задавался вопросом почему профессор Демичев отказался меня оперировать, ведь в случае гибели пациента на операционном столе ему ничего не грозило: все было согласовано со мной и я в, случае моей смерти, претензий профессору предъявлять не собирался… И вот к какому выводу пришел. Профессор боялся. Боялся за свой авторитет. Профессор должен был одерживать победы и делать блестящие операции. Смерь пациента от его рук — это пятно на его репутацию. Зачем портить свою профессиональную биографию смертью какого-то человекообразного существа, которое даже после успешной операции не прибавит профессору славы? Зря тогда профессор струсил. Сейчас бы я его не упрекал. Прорыв После обеда, я начал прислушиваться к разговорам, доносящимся из коридора. Обычно, это срабатывало, и если добросовестно напрягаться, то можно было слышать все, что там происходило и быть заранее готовым. К примеру, если кого-то в нашей палате должны были оперировать, мы всегда старались уловить, когда по коридору загремит каталка или когда, там, вдали, кто-нибудь произнесет имя, ждущего операции. Сейчас я ожидал машины, которая должна отвезти меня домой. — За Борисовым машина. Я услышал. Я уже был готов к отъезду. Тяжело переживал лишь то, что все эти месяцы я пролежал здесь впустую. Дома все оставалось по-прежнему. Вот только в состоянии здоровья бабушки большого изменения не произошло. Ее немного подлечили в больнице, но по утрам, как и раньше, она чувствовала сильную слабость. Все чаще и чаще, в тот момент, когда начинала что-то делать, хваталась за сердце, садилась на ближайший стул, клала в рот таблетку нитроглицерина и после этого, в течение получаса, только сидела, думая о чем-то своем, приходила в себя. — 26 —
|