|
Кто разрешил? Человек, по-моему, сам волен выбирать себе манеру существования. Можно жить по разрешению, по команде, а если разрешение на очередной какой-то шаг не поступило, то его надо испросить у того, кто существует и кормится выдачей разрешений или запрещений. Можно выбрать другой путь и жить просто по совести, не дожидаясь и не выпрашивая разрешений. Когда я понял, что люди несведущи в том, что сосуществуют рядом с крупномасштабным явлением и что государство не только не знакомит их с этой стороной бытия, а препятствует этому, я стал читать лекции. И делать это мне никто не запрещал. А прекрасному лектору Зигелю запретили. Нет бы на его месте радоваться, что кто-то другой подхватил эстафету. Ан, нет. Он рассудил по-другому. А теперь по поводу Иуды. Ступив на боевую тропу уфолога-просветителя, я и не помышлял о каких-то гонорарах, руководствуясь только что названными соображениями. Это сейчас, в монетарный период, когда я стал пенсионером, вопрос об оплате моих интеллектуально-психофизических затрат может стать предметом обсуждения. А может и не стать. А тогда большинство лекций я прочитал бесплатно, часть через общество "Знание" с его несерьезными тарифами. Были случаи, когда организаторы "подпольных" лекций тихонько вручали конверт "от профкома" или "инициативной группы". Но по сути это была плата за напряженный труд, потому что выбранный мной сюжет и дарованный природой темперамент, да и сами слушатели требовали самоотдачи, иногда заставлявшей выкладываться полностью. Материальная оценка такой работы издавна называлась гонораром. Почему это так взволновало Зигеля? А посещали ли его такие же мысли, например, при получении им зарплаты в авиационном институте? Или гонораров за написание множества популярных брошюр и книжек, где, кстати, широко используется компилятивный метод? Не обязательно быть бессеребренником, чтобы осуждать другого, но оглядываться на себя желательно всегда. И, наконец, разрыв и отлучение. Конечно, больше всего я переживал разрыв. Я считал его нелепостью, нонсенсом, наваждением, временно обуявшем сложную зигелевскую натуру. "И коль черти в душе гнездились, значит ангелы жили в ней". Досадно, что на сей раз победили черти, ослепившие Зигеля его собственным сиянием. А слова об отлучении меня не затронули. Здесь мэтр бессилен, здесь бессильны все. Как кто-то может отлучить от того, к чему не "прилучал". Проблема вошла в меня без посредников. Можно думать, что в моей деятельности Зигель усматривал угрозу своей монополии в уфологии. Я становился популярным и к тому же доступным лектором. На меня не было запрета, меня можно было пригласить, на меня можно было пойти. Раньше свидетели обращались только к Зигелю. Теперь у них появился еще один ориентир. Вместо того, чтобы в этих условиях объединить наши усилия, Зигель отрубил все одним ударом, а потом перешел к тотальной войне. — 39 —
|