|
Бедный, он, верно, был уже очень болен весь этот год. Гордый, скрывал, не хотел признаться. Верно, от болезни у него так менялся характер, становился неровен — мягок с посторонними, груб с нею, с женой. С месяц тому назад ночью он позвал: — Верочка, пойди сюда. Она спала крепко, сладко, наработавшись днем на огороде, снилось ей детство, маки, бабочки. Она слышала, что он зовет, но не могла проснуться. — Вера, я тебя зову, ты что же — не слышишь? — Шунечка, иду-иду. Торопясь, она надевала халат, путаясь в пуговицах, тапки куда-то запропастились, босая, вошла к нему (уже давно они спали в разных комнатах). Он лежал и говорил сердито: — Зовешь-зовешь, не дозовешься. Или все вы там оглохли? Или умерли? «Все вы» означало: она с матерью. — Прости, Шунечка, заспалась немного. Все в порядке: ты звал, я пришла. И улыбка — без ответа. Александр Иванович сказал сухо: — Не нахожу таблетки. Валидол. Лежали тут, и нету. — Плохо тебе? — встревожилась Вера. — Ничего не плохо. Просто лекарство всегда должно быть На месте. Полон дом баб, а порядку не добьешься. Ты, что ли, убрала? — Бог с тобой, Шунечка, я их и не видела. — А куда же они делись? Здесь лежали, на ночном столике, и нет. Вера засуетилась, ища таблетки. Александр Иванович торопил ee, нетерпеливо водя глазами (в каждом — лампа с розовым абажуром): — Ну, что же, долго я буду ждать? — Сейчас, сейчас. Таблеток не было. Голый пол холодил босые ноги. А он понукал: — Скорее. Сто раз просил: не трогать моих вещей. Подлая бабья страсть к уборке… Ничего не понимаете — не суйтесь. Нигде ничего… — К себе, что ли, ты их унесла? Поди посмотри. Она пошла к себе, стала искать там, хотя таблеток там быть не могло никак. — Ну, что же? — кричал Шунечка страшным голосом. — Нету. Давай оденусь, схожу в аптеку. Александр Иванович выругался — грубо, страшно. Вера обмерла. Никогда еще такого не было… Никогда за всю жизнь он ее не ругал. Удар был так силен, что она упала, рухнула на пол. Обо что-то стукнулась головой, услышала стук. Спустя некоторое время очнулась. Сколько прошло: десять минут? Час? Стыли ноги, пол был холоден и гладок, она ощущала его крутизной бедра. Перед глазами постепенно утверждался какой-то предмет, оказавшийся ножкой кресла. Комната в необычном ракурсе — снизу — была странна. Лежала, соображая: да, я упала. В обморок, когда он меня обругал. Вздрогнула, вспомнив страшное это слово. Никогда, во всю жизнь… «Всю жизнь, — обещал он, — всю жизнь я буду держать тебя на руках». И вот… Она поднялась с полу, озябшая, оскорбленная. В соседней комнате было темно, тихо. Не может быть, чтобы он не слышал, как я упала. Нет, ему все равно. Я тут погибаю, а ему все равно, и свет потушил. Легла в постель. Холодные, крупные колени были как глыбы льда… — 23 —
|