|
Потея Еропкин нашел в имении его недалеко от Люблина. И великий гетман объявил, что они не допустят короля ни до войны с Россиею, ни до наследственности; обнадеживал, что гетман Синявский находится неотменно при стороне царского величества, а польный коронный гетман Ржевуский подозрителен, потому что очень дружен с канцлером коронным. В местечке Любомле виделся Еропкин с Ржевуским и получил от него те же самые заявления. К Синявскому во Львов Ржевуский ездить не советовал, потому что там большое стечение народа и приезд русского агента может повредить всем гетманам, за которыми зорко смотрят; Ржевуский объявил, что если Еропкин поедет к Синявскому, то он, Ржевуский, принужден будет писать к двору королевскому, с чем он был к нему прислан, ибо не хочет преждевременно возбудить против себя ненависть в короле, а Синявский, по склонности своей к королю, непременно напишет. Еропкин не поехал во Львов. Сейм, бывший в начале 1720 года, разорвался на вопросе об отобрании у фельдмаршала Флеминга регулярных польских войск и о поручении их по-прежнему гетманам. «Думаю, – писал Долгорукий, – что на будущем сейме войска у Флеминга отберут, хотя король и особенно Флеминг сильно ухаживают за гетманами, однако последние не думают им уступать, и все четверо находятся между собою в большом небывалом согласии; я их вашего величества милостию и покровительством накрепко обнадежил, так что они короля не боятся, и вся Речь Посполитая, довольная согласием гетманов, также короля не боится». Но король должен был приготовиться к борьбе на будущем сейме, и Долгорукий писал царю: «Король хочет послать секретно от себя на сеймики великие деньги, дабы прежних послов, доброжелательных вашему величеству, на будущий сейм не выбирали, а выбирали бы его приверженцев. Говорят, что на будущий сейм из Англии и от других дворов будут присланы большие деньги, которыми интерес вашего величества хотят ниспровергнуть; и хотя наши доброжелатели и обнадеживают меня, однако сомнительно, чтоб деньги не подействовали, сами изволите знать, как поляки к взяткам склонны и какое в них постоянство. В такое нужное время надобно, чтоб и я здесь был не без силы: известно вашему величеству, какая сумма ко мне к прошлому сейму прислана; но из тех 10000 червонных еще перед сеймом дал стражнику Потоцкому 2000 и тем все королевские противные дела на сейме опроверг и вашего величества интерес удержал. Не изволите ли что в запас прислать, также и для подарков из нарочитых китайских вещей?» Но король Август старался подкапывать русское влияние не одними деньгами: по всей Польше было разглашено, что царь принял медиацию короля английского для мира с Швециею, и положено Ревель уступить последней, за что России хотят отдать какую-нибудь польскую провинцию. «Король, – писал Долгорукий, – где меня увидит, не может смотреть, отворачивается, публично свой гнев являет: от многих слышу, будто на сейме хочет усильно стараться, чтоб меня от двора отослать; но я больше всего боюсь, чтоб внезапно не побрал у меня писем, которые могут великий вред сделать». Между тем Долгорукий делал вред королю, перезывая из его службы в русскую Миниха. «Говорил я, – доносил Долгорукий, – генерал-майору Миниху, командующему коронными регулярными войсками, чтоб принял службу вашего величества, понеже он человек изрядный и зело неглупый, войско не токмо рекрутовал, но и мундиром убирал и учил, и в инженерном деле лучше его в королевской службе нет, также и архитект изрядный, которого я видел в практике, как делал дом маршалка коронного, который новой моды и между лучшими в Варшаве. Миних мне отвечал, что принимает для себя за великое счастие быть в службе вашего величества, а в здешней службе ему своих наук практиковать невозможно, может все забыть и на милость королевскую не может надеяться, потому что Флеминг является ему главным неприятелем». — 159 —
|