|
Между тем Самойлович действовал, чтоб ускорить развязку тяжелого для него дела: он двинул к Днепру войско с семью полковниками; из них черниговский, Василий Бурковский, переправился за Днепр с выборными от всех полков людьми и 18 марта приблизился к Чигирину. Дорошенко вышел из города, окруженный своею пехотою, и послал спросить: зачем пришли и по чьему указу? «Государь требует и все войско тебя увещевает: принеси присягу и сложи начальство», – отвечал Бурковский. Выслушав ответ, Дорошенко поворотил в город, а полковнику послал сказать, что никакого дела не может начать без согласия всего Войска Запорожского низового. Потом Дорошенко прислал Бурковскому грамоту для передачи Самойловичу; грамота была подписана: гетману Войска Запорожского, но не обеих сторон Днепра. «Не только теперь, – писал Дорошенко, – после присяги царскому величеству, хочу я быть единомышленным и единоутробным (от одной матери-Украйны) братом и приятелем вашей милости, но и прежде, когда за грехи мы были разрознены, я всегда оказывал любовь и дружбу вашей стороне, тайно засылая и остерегая насчет приближения неприятелей. И в нынешнем месяце, получив предостережение из коша насчет турецкого и татарских замыслов, я уведомил о них боярина и вашу милость, вследствие чего вы и двинули полковника черниговского и других на защиту нашему углу и той стороне. Благодарю за помощь бедному нашему уголку и желаю присланному войску победы над общими неприятелями. Одному поступку вашей милости удивляюсь: послали вы войско навстречу неприятелю, а между тем мимо меня, тайно засылаете и наговариваете не только города, но и пехотные полки, обещая им хлеб и довольство, а городовым жителям мирное и безобидное пребывание под чужими забралами. Неужели это защита – войска отводить на свою сторону? Неужели это мирное пребывание – чужие углы портить? Вы подвинули войска свои к Днепру, как пишете, для того, чтоб нам надежнее было, покинув город, дома, жен и детей, переехать с клейнотами войсковыми и старшиною к вам для принесения присяги новому государю и сложения регимента. И прежде писал я о причинах, почему не могу ехать; и теперь (так как вижу, что ваша милость больше всего хлопочет о клейнотах) напоминаю: ехать мне не только к вам, но и в столицу, как человеку ни в чем невинному, не страшно; но для своей прихоти отдать вашей милости клейноты, поверенные мне не один раз в продолжение десяти лет всем войском, без собрания этого войска – городового и низового – это было бы с моей стороны слишком смело: какой бы я благодарности за это дослужился? Какой на будущее время славы и чести дому своему добыл? Рассуди сам высоким своим разумом и оставь это дело. Имеет ваша милость благодатию божиею от его царского величества полный свой регимент; никто вашей милости не завидует, не мешает. Пишете, что если не послушаю вашего совета и не поеду к вам, то полковнику черниговскому велено промышлять против нас с войском: очень хорошо для временной чести и прихоти начинать междоусобие! Благословит ли нас за это бог? Не будет ли неприятель над нами смеяться? Не будем ли за это осуждены? Довольно нам отвечать и за прежнюю кровь невинную, за неволю, в которую попались люди невинные; а мы еще на худшее преуспеваем! Я, при моей невинности, никому зла не желаю и всякому прошению ответ давать готов». Один из Дорошенковых полковников, Петриковский, съехавшись с Бурковским, говорил ему: «Ради бога, не верьте Дорошенку, он все обманывает, за ордою в Крым давно послал и надежен во всем на прежнее постановление с Серком и запорожцами». — 129 —
|