|
Кроме важного дела о ереси жидовской церковные соборы Иоаннова времени занимались не менее важным делом улучшения нравственности духовенства. В 1468 году псковичи отлучили от службы вдовых священников и дьяконов по всей Псковской волости, не спросившись ни митрополита, ни епископов; архиепископ новгородский Иона хотел наложить на них за это неблагословение, но митрополит Феодосий запретил ему это делать. Феодосий знаменит в истории русской церкви как жертва святой ревности к улучшению нравов духовенства; он, говорит летописец, хотел священников и дьяконов силою навести на божий путь: начал их каждое воскресенье созывать и учить по святым правилам, вдовым дьяконам и священникам приказывал постригаться в монахи; у кого из них были наложницы, тех наказывал без милости, снимал с них священство, налагал пени; церквей наставили много, и вот всякий, кому не хотелось работать, шел в священники, не оставляя плотских страстей, потому что шел не богу служить, а тело свое льготить. Когда вследствие мер Феодосия недостойные священнослужители были удалены, то многие церкви остались без священников; люди начали тужить об этом и порицать митрополита. Это так огорчило Феодосия, что он заболел, и когда выздоровел, то уже не хотел более оставаться митрополитом, удалился в Чудов монастырь, взял к себе в келью расслабленного старца, стал служить ему, омывать струпы. Вопрос, поднятый псковичами и Феодосием в начале княжения Иоаннова, был потом возобновлен известным уже нам своею деятельностию Геннадием Новгородским, который вписал свое имя в историю русского просвещения тем, что первый начал говорить о необходимости училищ для духовных. «Бил я челом, – пишет Геннадий к митрополиту Симону, – государю великому князю, чтоб велел училища устроить: ведь я своему государю напоминаю об этом для его же чести и спасения, а нам бы простор был; когда приведут ко мне ставленника грамотного, то я велю ему ектению выучить да и ставлю его и отпускаю тотчас же, научив, как божественную службу совершать; и такие на меня не ропщут. Но вот приведут ко мне мужика: я велю ему апостол дать читать, а он и ступить не умеет, велю дать псалтирь – он и потому едва бредет; я ему откажу, а они кричат: земля, господин, такая, не можем добыть человека, кто бы грамоте умел; но ведь это всей земле позор, будто нет в земле человека, кого бы можно в попы поставить. Бьют мне челом: пожалуй, господин, вели учить! Вот я прикажу учить его ектениям, а он и к слову не может пристать: ты говоришь ему то, а он совсем другое; велю учить азбуке, а он, поучившись немного, да просится прочь, не хочет учиться; а иной и учится, но не усердно и потому живет долго. Вот такие-то меня и бранят, а мне что же делать? Не могу, не учивши их, поставить. Для того-то я и бью челом государю, чтоб велел училища устроить: его разумом и грозою, а твоим благословением это дело исправится; ты бы, господин, отец наш, государей наших великих князей просил, чтоб велели училища устроить; а мой совет таков, что учить в училище сперва азбуке, а потом псалтири с следованием накрепко; когда это выучат, то могут читать всякие книги. А вот мужики невежды учат ребят, только речь им портят: прежде выучат вечерню и за это мастеру принесет кашу да гривну денег, за заутреню то же или еще и больше, за часы особенно, да подарки еще несет кроме условной платы; а от мастера отойдет – ничего не умеет, только бредет по книге, о церковном же порядке понятия не имеет. Если государь прикажет учить и цену назначит, что брать за ученье, то учащимся будет легко, а противиться никто не посмеет; да чтоб и попов ставленых велел учить, потому что нераденье в землю вошло. Вот теперь у меня побежали четверо ставленников – Максимка, да Куземка, да Афанаська, да Емельянка мясник; этот и с неделю не поучился – побежал; православны ли такие будут! По мне таких нельзя ставить в попы; о них бог сказал чрез пророка: ты разум мой отверже, аз же отрину тебя, да не будеши мне служитель». — 127 —
|