Глаз разума

Наше обычное представление о сознании может быть сведено к двум точкам зрения, которые можно приблизительно описать как “изнутри” и “снаружи”. Изнутри наше собственное сознание кажется нам очевидным и повсеместным: мы знаем, что множество явлений как вне нас, так и в нашем теле проходят для нас незамеченными, но ничто не может быть лучше, ближе известно нам, чем те явления, которые мы осознаем. Те явления, которые я осознаю, и то, как я их осознаю, в совокупности определяют, что такое быть мною. Никто другой не может до конца понять, на что это похоже — быть мною. Изнутри сознание кажется феноменом “все или ничего” — это внутренний свет, который либо включен, либо выключен. Мы допускаем, что по временам бываем сонными, или невнимательными, или спящими, а временами наше сознание бывает ненормально обостренным, — но когда мы сознательно воспринимаем мир, тот факт, что мы в сознании, не поддается градации. Видимое с этой точки зрения, сознание превращается в нечто, делящее вселенную на два разительно отличающиеся друг от друга типа вещей: те, что обладают сознанием, и те, что его лишены. Вещи, имеющие сознание, — субъекты, обладающие определенным взглядом на мир и определенным типом бытия. Быть кирпичом, или карманным калькулятором, или яблоком не похоже ни на что. Все эти предметы имеют внутренности, но не того сорта — у них нет внутренней жизни, нет точки зрения. В то же время, быть мною безусловно на что-то похоже (я знаю это изнутри), так же, как быть вами (вы мне об этом очень убедительно говорили). Скорее всего, на что-то похоже быть собакой или дельфином (если бы они могли нам об этом сказать!), и возможно, на что-то похоже быть пауком.

Другой разум

Когда мы рассматриваем других людей и другие существа, нам по необходимости приходится смотреть на них извне; при этом некоторые из их видимых черт указывают на то, что у них есть сознание. Живые существа реагируют на события в соответствии с их восприятием: они узнают предметы, избегают опасных ситуаций, учатся, строят планы на будущее и решают задачи. Они обладают интеллектом. С другой стороны, глядя на вещи таким образом, мы, возможно, выказываем свое предвзятое отношение к вопросу. Ведь когда мы говорим об их “восприятии” или “опасных ситуациях”, мы заранее предполагаем, что они обладают сознанием. Заметьте, что если бы мы описывали такими словами робота, многие бы возразили против такого явно полемического словоупотребления. Чем живые существа отличаются от роботов, реальных или воображаемых? Тем, что они биологически похожи на нас, а мы по определению обладаем сознанием. Разумеется, это сходство имеет градации, и вполне возможно, что наше интуитивное восприятие того, какой именно тип сходства важен, не заслуживает доверия. Дельфины похожи на рыб — поэтому мы менее склонны считать их разумными как мы; но в этом мы, безусловно, неправы. Даже если бы шимпанзе были глупы, как морские слизни, их выразительные, так похожие на наши, лица все равно несомненно способствовали бы нашему включению этих животных в привилегированное сообщество. Если бы мухи были размером с нас или в их жилах текла бы теплая кровь, мы бы с большей легкостью поверили, что когда мухе отрывают крылья, она чувствует боль (наш тип боли — остальные не считаются!). Что заставляет нас считать, что важны именно эти, а не другие соображения?