|
Вслед за первым отрядом появился второй. Это был оркестр музыки. Инструменты его были похожи на наши волынки, только значительно меньше. Они испускали звуки длинные, гнусавые и режущие, еще подчеркнутые безумным стрекотанием каких-то цимбал. Солдаты, которые шли за музыкой, казалось, пили этот напев, с которым согласовывали шаги. Они уже больше не улыбались девушкам и оставляли их цветы и фрукты падать на землю… Мне казалось, что какая-то тоска должна быть разлита над этими людьми, перед лицом их судьбы. Во Франции, конечно, разбиты семьи, разорены провинции. Но ведь Францию защищая, солдаты думают, что они защищают свои непосредственные интересы, своих детей, женщин, поля, дома. А этот, другой народ? Великим и тяжким должно быть его усилие держать зажженным, живым и блистательным в этой далекой и чужой земле огонь идеала, который должен служить им знаменем к битве. Увидят ли они опять свои глубокие леса, свои молчаливые реки, свои девственные горы, свои торжественные храмы, свои смиренные жилища, своих подруг, своих малюток! Может быть, я преувеличиваю и во мне их небольшое горе отражается непропорционально. Все же мне показалось, что единственная флейта, которая поет сейчас в лагере в сером тумане, без лихого аккомпанемента цимбал, своим белым, голым, тонким голосом, словно просит у меня милости быть принятой в качестве верного переводчика народной души, которая хочет открыться передо мною, как сестра, но не умеет ни говорить на моем языке, ни заставить меня понять свой, избирает этот способ, чтобы выразить мне печаль, которую в самом деле я признаю и разделяю. Есть общий для всех людей мира язык — плач. А как она плачет, эта флейта!» «Киевская мысль», 3 ноября 1914 г. В городе Иоанны*Если оставить в стороне города, непосредственно пораженные уже мечом войны, то вряд ли найдется больший контраст, чем между недавно виденным мною Бордо и Орлеаном, в котором я нахожусь. Бордо, хоть и «столица», как бы вовсе не чувствует войны. Здесь все ею дышит. Очевидно, Орлеан сделан одним из крупных центров тыла. Военных здесь так много, что можно подумать, будто 3/4 орлеанских мужчин облеклись в форму. В кафе целыми кружками сидят седовласые территориалы, все больше капитаны и командиры, увешанные медалями и крестами. По улицам, хромая, ходят выздоравливающие. Снуют отряды, всюду расхаживают часовые при штыке. Все, что можно, приспособлено под казарму и особенно под лазарет. Англичан здесь видно сравнительно мало, но есть индусы. Это, по-видимому, еще новички. За этими стройными черномазыми солдатами в хаки и чалмах орлеанские мальчишки следуют неотступно. — 55 —
|