|
Дело в том, что маячит за концептуализацией. Если Путин станет символом чекистского застоя, а Медведев — символом освобождения от застоя во имя «развития», то частные конфликты политического характера (неустойчивый «дуумвират», как это называют сейчас) превратятся в «перестройку–2». Теперь, после того, как я описал подробнее, что такое эта самая перестройка как повторяющееся явление (активизация Танатоса), мы, наверное, иначе отнесемся к подобной возможности. И тут я возвращаю читателя к тому, что говорил ранее и об элитной Пустоте, и о разговоре с ней с помощью активных мессиджей и вызываемых ими откликов, и о… запахе… Экзистенциальном запахе скверны, который, между прочим, тоже есть не что иное, как отклик. Скверной-то пахнет, не правда ли? Да еще как! А раз ею, то и очередной перестройкой. Ибо именно она (если точнее, то активизируемый ею Танатос) порождает подобный запах. Мое личное дежа вю, с которого я начал, и это большое дежа вю — находятся в неслучайной и далеко идущей, к сожалению, корреляции. Беда не в том, что элиты конфликтуют (смотри мою книгу «Качели»). Они всегда конфликтуют. Беда не в том, что на «качели» хотят посадить Путина и Медведева (хотя, конечно, это уже беда). Но раз есть «дуумвират», будут и «качели». Конфликты конфликтам рознь. Беда не в том, что кризис проблематизировал определенный тип государственной жизни, не в том, что идет совершенно ненужная нам перегруппировка международных сил, не в том, что назревает международная свара, а мы в военном и не только военном плане слабы как никогда. Беда не в том, что угрожает нам. Беда в нас самих. Беда не в том, что мы не знаем, что делать. Беда в том, что нет того «мы», которое должно что-то делать. Нет этого самого субъекта. И не просто нет его. А есть элитная пустота, элитное Ничто, отчуждающее немногих, способных перейти от бессубъектности к субъектности, от всего, что связано с восстановлением субъектности. От необходимого для этого интеллектуализма, прежде всего. Но и не только. От перехода в определенное духовное качество, то самое, которое было потеряно при очень специфическом отказе от идеала, на алтарь которого были принесены жертвы, слишком большие для того, чтобы после их принесения можно было ТАК этот идеал откинуть, ТАК наплевать на первородство. И во имя чего? Во имя того, что с каждым годом все больше обнажает себя в виде чечевичной похлебки. Ее и именно ее. Ее — и ничего более. Бессубъектность — не дефицит чего-то, что нужно приобрести. Это жуткий, экзистенциальный и метафизический страх, вызванный необходимостью заплатить за подобное приобретение. — 419 —
|