|
-- Это ложь! Подлая ложь! Вначале я действительно не узнала старшего брата... Я не видала его более пяти лет... А когда узнала... -- Молчать, сволочь, паршивая овца, чума, зараза!-- И она, как из рога изобилия, продолжала осыпать меня французскими и русскими ругательными словами, а от времени до времени подскакивала ко мне, топала на меня ногами и кричала: -- Я сейчас же доложу обо всем инспектрисе!.. -- и быстро вышла из дортуара. В это время мы были уже в старшем классе, и никто из моих подруг не придал значения тому, что она только что запретила разговаривать со мной. Напротив, все окружили меня и начали обсуждать "событие". Ни одна воспитанница не усомнилась в том, что Тюфяева оклеветала меня: поцеловать чужого мужчину, да еще при официальной обстановке, а тем более в приемные часы, было просто немыслимо для кого бы то ни было. Как я, так и мои подруги были одинаково убеждены, что доносу Тюфяевой начальство хотя и не поверит, но очень обрадуется, как удобному предлогу вышвырнуть меня из института за мою "отчаянность". -- Несчастная! Как ты решилась на такой ужас?-- вскричала инспектриса, входя в дортуар в сопровождении Тюфяевой. -- Это ложь, maman! Клянусь богом, это клевета! Mademoiselle Тюфяева давно искала случая меня погубить! -- рыдала я. -- Как ты осмеливаешься говорить это про твою почтенную наставницу? В ту же минуту некоторые из моих подруг окружили m-me Сент-Илер и повторяли ей на все лады: -- Maman! Maman! Это был ее брат! Она его не узнала в первую минуту... -- Молчать!-- дала окрик Тюфяева. -- Видите ли, madame, -- говорила она, обращаясь к инспектрисе и указывая на меня, -- какое безнравственное влияние имеет она на свой дортуар! Они перебивают даже вас. Но тут колокол позвонил к обеду. Это, вероятно, несколько облегчило неприятное положение нашей бесхарактерной maman. Уходя, она обернулась ко мне и произнесла: -- Когда ты обдумаешь свой ужасающий поступок и признаешь, как все это было ужасно с твоей стороны, ты можешь прийти ко мне сознаться в этом, иначе я не хочу и разговаривать с тобой... -- Но я клянусь всем святым, maman, что это был мой родной брат! Я не могу сознаться в том, чего я не делала, -- говорила я, обливаясь слезами. -- А я перед образом клянусь вам, madame, -- и Тюфяева повернулась в угол, где висел образ, -- что все, что я сказала вам, истинная правда: все это я видела собственными глазами, слышала собственными ушами. Увижу, madame, кому вы поверите: мне ли, беспорочно прослужившей здесь более тридцати шести лет, или этой грязной девчонке, родной брат которой приводит к ней... — 283 —
|