|
— Исключительно вследствие ежеутреннего бритья, господин полковник. — Молодцом, молодцом. Льщу себя надеждой, что и ответы ваши будут столь же бодры. Начнем с простого. Когда вы честь имели с коллежским секретарем Александром Пушкиным познакомиться? «Пушкин!.. — звоном колокольным в голове прозвучало. — Значит, и его хотят в урсуловский тот побег… Ну уж нет…» Это во мгновение все пролетело. С такой быстротой, что никто и заминки никакой не приметил. — С каким коллежским секретарем? — С Пушкиным, разумеется. С известным ныне поэтом. — Ах, с Александром Сергеевичем! — улыбаюсь как бы с облегчением. — Так со дня рождения своего. Нахмурился полковник: — Как понимать вас прикажете? — Так ведь земляки мы с Александром Сергеевичем, господин полковник. Отвечаю, что называется, глазом синим не моргнув. А сердце колотится — аж ребра стучат. «Злить, — думаю, — злить его надо, чтоб он от злости все вопросы про Бессарабию позабыл…» И потому улыбаюсь с некоторой нагловатостью даже. — От младых ногтей, следовательно? — В зыбке одной качались! Потемнел полковник. Потом — покраснел. Но заметил скучно (умел собою владеть, подлец): — Позвольте напомнить, что вы на допросе, сударь. Но отнюдь не в дамском салоне. — Безусловно, господин полковник. В дамском салоне я подобной искренности себе никогда бы не позволил. — Дерзости, вы хотели сказать? — А касательно дерзости, так она там к месту. Офицер без дерзости что дама без шарма. Наступило молчание: видно, голубой полковник в руки старался себя взять. А у меня сердце вдруг колотиться перестало. И не колокольный звон тревожный, а полковая труба во мне пропела. Кураж я свой поймал. Заседатели так заседателями и сидят, как и положено при истуканьей их должности. А полковник, порывшись в бумагах, извлекает пушкинскую рукопись и показывает ее мне через стол. — Узнаете? — На таком расстоянии я только стрелять умею. А читать — прощения прошу. — Так извольте встать и посмотреть! «Ага, — думаю, — разозлился. Так разозлился, что и про Бессарабию забыл…» Встал, вид сделал, что изо всех сил всматриваюсь. Не только наклонился — прищурился даже. — Вроде стихи. — Чьи стихи? — Не имею понятия. Не подписано, чьи. — Руку не узнаете? Что тогда во мне взыграть могло, кроме куража? А посему заулыбался я радостно да и пошел ва-банк: — Неужто ваши, господин полковник?! Взревел он, наконец: — Пушкина!.. Пушкина стихи возмутительные! К противудержавному восстанию зовущие! Откуда? Откуда они у вас? Признавайтесь, он подарил? Он?.. Вы же в зыбке одной качались! — 114 —
|