|
Воскресенье, 5 ноября. Зашел на улицу Бак. Преподнес малышу Д. немецкую ярко-красную игрушку — модель хутора. Подарок не привел его в восторг. По крайней мере, я понял именно так, по преувеличенной вежливости, с которой он меня поблагодарил. А., как мне показалось, был далеко не в лучшей форме. Однако Элизабет не подтвердила моих опасений. Он рассказал, что видел жуткий сон: — Сегодня ночью мне приснилось вторжение в крепость и ее осада. Да-да, именно так, одновременно, а не поочередно. Вторжение посредством осады крепости. Полностью окруженной. Полностью захваченной. Как удавка на шее. Как копье в спину. Как тиски, сжимающие тело… Тело, внезапно растекающееся в ночной тьме… И я был этим кошмаром в руке ужаса. Э. попросила меня остаться к чаю. Когда мы уже сидели за столом, А. вдруг резко встал, пожал мне руку и собрался выйти. Шагнув за порог, он заглянул к нам в приоткрытую дверь и загадочным тоном сообщил, что «идет к колодцу, посмотреть на себя в ведре с водой». Эта фраза показалась мне крайне странной. Э. сделала вид, будто не расслышала ее. Потом рассказала мне, что сын Марты влюбился. 6 ноября. Позвонил Коэн. Погода у него там совсем скверная. Когда он вернется в Париж — раньше, чем планировал, — я мог бы, если представится удобный случай, прогуляться до улицы Пуассонье. Мы договорились на вечер среды. Вторник, 7 ноября. Звонок Томаса. Он видел А. Видел Марту. Нужно сделать все возможное. Он боялся потерять работу. Среда, 8 ноября. Пришел к Коэну около девяти вечера. Мы заговорили про А. Я опять сделал попытку убедить его восстановить наш квартет. К. возразил, что, вообще-то, уже давно отставил виолончель, в буквальном и переносном смысле. Что он не горит желанием присоединиться к нам: ведь квартет, главным образом, покоится на А., не так ли? На той страсти к музыке, которая так внезапно его покинула, хотя именно он вдохнул ее во всех нас. На той радости исполнения, которой сумел заразить нас. На его высоком исполнительском уровне. На его остром слухе. На его фортепианных переложениях. На его чувстве темпа. На его мастерстве… Коэн считал наше «самопожертвование» обреченным на фиаско: как бы мы ни старались, мы не сделаем А. счастливым, заставив его барабанить на пианино. Не сможем долго нести этот крест , который доселе нес он. Напротив, есть большая вероятность, что мы скоро бросим эту затею, причем навсегда. Более того, нам это надоест. Я стал защищать как мог наш план. — И потом, эти роскошные и мрачные трапезы в доме Уинслидейла, эти тяжелые и бесплодные разговоры… — 14 —
|