|
Юрла, поначалу скептически слушавший Никандрова, спросил: – Я боюсь пророков, но, как все слабые люди, верю им. Когда вы говорите, что нынешние народоправители России поймут вашу роль в жизни страны, – вы опираетесь на факты? – Я опираюсь на факты… – Вот это мне, как газетчику, интереснее. Какие именно? – Господи, таких фактов тьма! Да что далеко ходить: сегодня со мной в поезде ехал комиссар, так и он хотел деру дать и уж наверное тут остался, в Ревеле. Воронцов рывком встал, поднял бокал: – Зачем мы уходим от нашей темы: литератор и власть, муза и наган, свобода и подвал ЧК? Право слово, не стоит мельчить великое… Я предлагаю выпить за тех, кто остался там, дома… После того как выпили, Юрла, достав из кармана блокнотик, спросил Никандрова: – Фамилию комиссара не помните? А то, может, сами о нем напишете: мы неплохо платим за хлесткую информацию. – Я, видите ли, информации писать еще не научился. – Тогда честь имею кланяться, – сказал Юрла. Воронцов догнал Юрла в гардеробе: – Карл Эннович, вы про комиссара не пишите. – Мне тогда вообще не о чем писать. Вы нашу читающую публику знаете – она не выдержит философского диалога этих гигантов. – Лучше уж не пишите вовсе, чем эту тему трогать… – Значит – правда? Есть такой комиссар? Узнаю ведь через полицию, кто сегодня приехал из Москвы, узнаю… – Карл Эннович, я просил бы вас не трогать этой темы… – Что, свой комиссар? – подмигнул Юрла, надевая пальто. – Господин Юрла, я прошу вас не трогать эту тему. – Всё заговоры, заговоры… Надоели нам ваши заговоры, граф, хуже горькой редьки… Пора бы серьезным делом заниматься. – Вы можете дать мне слово, господин Юрла? Юрла для себя решил не писать об этом комиссаре, как и о Никандрове, – ему это было не очень-то интересно, но сейчас ему, в прошлом наборщику, выбившемуся с трудом в люди, приятно было наблюдать за графом Воронцовым, который, покрывшись красными пятнами, униженно и тихо молил его, сына петербургского плотника. – Не знаю, господин Воронцов, не знаю… У нас свобода слова гарантирована конституцией, – куражился он, – не знаю… Это и решило его судьбу. 6. Разность общих интересовРаздевалась Мария Николаевна Оленецкая стремительно, бесстыдно и некрасиво. Как и большинство женщин, считал Воронцов, она только поначалу была совестлива. Потом то, что называется любовью, стало для нее жадной работой – она торопилась поскорее лечь в громадную постель, под душные, тяжелые перины, и совсем, видимо, не думала о том, что ее лифы, английские булавки, старомодные панталоны могут вызвать в нем, Воронцове, отвращение. — 44 —
|