|
– А вот это уже не ваше дело. – До сфиданья. И не сердитесь, я шучу. Кстати, к фам зфонила женщина, которая зфонит поздно фечером. – Что она просила передать? – Она просила сказать, что состояние фашего друга ухудшилось. – Резко ухудшилось? – Та, та, ферно, она сказала – «резко ухудшилось». Она просила фас зайти к нему секодня фечером. – Мне придется еще раз позвонить, – сказал Воронцов и, не дожидаясь обстоятельно-медлительного разрешения Саакса, вызвал номер и по-немецки, чуть изменив голос, сказал: – Пожалуйста, передайте той даме, которая по субботам снимает седьмую комнату, что сегодня я задержусь и буду не в десять, а к полуночи. – Да, господин, я оставлю записку нашей гостье. – Не надо. Вы передайте ей на словах. – Хорошо, господин, я передам на словах. – Прости, я задержался, – сказал Воронцов, поднявшись к себе, – почему ты не пил без меня, Леня? – Один не могу. – Значит, гарантирован от алкоголизма. – Это верно. – Тут вокруг тебя начался ажиотаж: пресса, поэты. – Пронюхали? Откуда бы? – Щелкоперы – труд у них такой, да и ты – не иголка в стоге сена. Голоден? – Видимо – да, только я голода не ощущаю. – Смена белья есть? Не вшив? – Я прошел санпропускник, а смены белья нет. Куда-нибудь двинем? – Сорочки посвежей нет? Галстуха? – Ничего, из Москвы приехал – не из Вашингтона. – Если бы ты приехал из Вашингтона – сошло бы, а поелику из Москвы прибыл – швейцар не пустит в кабак. – Кого? – Нас. Вернее, тебя, я при галстухе. – То есть как это прогонит? Что он – член Совдепа? – Совсем даже нет, – ответил Воронцов, доставая из чемодана, спрятанного под кроватью, туго накрахмаленную сорочку, – он очень Совдепы не любит, хотя и трудящийся, так сказать. Среди тех, кто посвятил себя лакейству, тоже есть свои партии и патриции, рабы и хищники. Хищники давно поняли, что богатство и независимость может прийти только через изощренное, особое самоунижение. Он клиента ненавидит – тяжело ненавидит, а весь в улыбке, почтении, нежности, дозированном панибратстве. Я думаю, московские лакеи картотеку вели на нас – до переворота. А по счету платить им некому, так они жеребцам глаза… Штопором… Никандров стремительно глянул на Воронцова, но лицо его было непроницаемо. – Здешняя индустрия лакейского унижения поразительна, – продолжал Воронцов. – Она предполагает восемь часов рабства и шестнадцать часов тайной, могущественной свободы. Лакеи скоро начнут создавать свои клубы – поверь. Ну, с богом. Давай на дорожку еще по одной… Галстух не в тон, но, прости, у меня только два. — 34 —
|