|
Итак, мы оказались в эпохе Махмуда Али: Суэцкий канал ещё не прорыт, армии Паши поднялись против гнёта Оттоманской империи, феодальный Египет столкнулся с современным миром и ещё хранит память о Бонапарте. Яростный ветер Наполеона, похоже, оставил какой-то след, поскольку Мира Исмалун не теряла даром времени и тоже сбросила с шеи ярмо. В тринадцать лет, как то предписывал обычай, она благоразумно вышла замуж за банкира; с женихом она познакомилась, путешествуя по Нилу: <Он подарил мне дорогую диадему и корзинку клубники>, - сообщает Мира в своих мемуарах - она ведь оставила нам столь же очаровательные и смешные, сколь и краткие, мемуары, надиктовав их по-французски в семьдесят шесть лет своему внуку, губернатору Альфасса. В двадцать лет она прибыла в Италию. На это требовалась известная смелость - мы помним о положении женщин на Ближнем Востоке в прошлом веке. <Я говорила только по-арабски и носила египетское платье. По Италии я путешествовала с двумя детьми и гувернанткой, а мой муж оставался в Египте [он всегда был домоседом - Сатпрем]... Я оказалась первой египтянкой, осмелившейся вот так вот покинуть Египет>. И вот ещё: <Я была восхитительна в египетском небесно-голубом платье, украшенном золотом и жемчугами>. Кроме того, она носила <маленький тюрбан с золотой верхушкой... но совсем не знала языка и потому поклялась себе выучить его как можно быстрее>. И правда, итальянский она усвоила довольно скоро, а потом ещё и французский - решительно, Мира Исмалун была неординарным субъектом. Затем она свела знакомство с Великим Герцогом, который <как и композитор Россини, каждый день засыпал меня цветами>, - и с непосредственностью, в которой кокетство трудно отличить от шутки, она добавляет: <Несмотря на свою благовоспитанность и даже строгость, я не была безразлична к этим знакам внимания>. Происходило это где-то в 1850 году. Неизвестно, действительно ли она была столь строга, но в жизни она разбиралась превосходно и искренне любила ее. Мира Исмалун была наделена тем вселенским разумом, для которого границы любой страны кажутся никчемными и обременительными. Путешествуя по Европе, старшего сына она оставила в Венском пансионате, второго, а затем и третьего - в <Коллеж Шапталь> в Париже: <Париж сводил меня с ума, при моих необычных взглядах и темпераменте, я не находила ничего дурного в том, что повсюду бывала с Эльвирой [это её старшая дочь, названная, как мы видим, прекрасным египетским именем], но поскольку мой наряд был более заметен и элегантен, публика обращала внимание на меня>. Не ошибитесь: в голове Миры Исмалун не гулял ветер, она читала Ренана, Тэна, Ницше, Дарвина, но при этом, как и Мать, была одарена чувством равновесия и умела примирять противоположности: <Я всегда старалась не давать особой воли ни сердцу, ни голове, что позволяло мне удерживаться от крайностей. Что до моих финансов, то я постоянно заботилась о том, чтобы расходы соответствовали доходам>. Гениальная идея о соединении приятного с полезным появилась у неё, когда она узнала, что бедные египетские княгини в своих гаремах умирают от желания узнать Париж. Поэтому в Египет Мира везла самые модные платья, самые дорогие драгоценности, парфюмерию и журналы, оправдывавшие причуды её выбора. <Куда бы я не приезжала, меня принимали как королеву. Величественная внешность, роскошные туалеты, строгие манеры и мои расходы создали мне высокий пьедестал>. Но помимо всего прочего она привозила домой и картины, ибо маленькие принцессы до смерти желали увидеть себя во всём великолепии на картинах кисти лучших художников Парижа, похожих на фотографии. Вот так Мира Исмалун и познакомилась с Парижем живописцев и мастерской Вьено и Эдуарда Мориссе, который станет тестем молодой Мирры. — 6 —
|