|
«Китайский мудрец Кун Фу-цзы был неизвестен на Западе до тех пор, пока Риччи не перевел его работы и не дал ему имя, которое стало известно всем – Конфуциус, – сообщает Дубровская. – Тем временем он пытался восполнить пробел, который оставляло конфуцианство в трансцендентальной сфере, с помощью христианских идей. (То есть попросту дополнил конфуцианство своими идеями. – Авт .) В рационалистическом и гуманистическом наследии самого Конфуция и приписываемых ему трудах не остается места мистицизму, который легко можно найти у других древних учителей, таких как Будда или Мухаммед. Его взгляд на жизнь, на людей, на то, как надо распоряжаться делами – это взгляд разумного человека, способного к компромиссам… Конфуцианство представлялось Риччи прекрасной идеологией-партнером, которую можно было дополнить идеями о Всевышнем… Мысль о Божественном присутствии в душе каждого человека полностью отсутствовала в конфуцианской схеме, и именно эту лакуну Риччи собирался восполнить тенетами христианской веры» . Можно предположить, что ему просто времени не хватило «обнаружить» подобное у китайского классика. Зато он внезапно обнаружил, что держат себя с ним, как с равным. Ему больше не приходилось падать на колени в присутствии великих мира сего. В новом длинном одеянии фиолетового шелка с обширными рукавами, обрамленном у шеи голубым, в высокой черной шапке, несколько напоминавшей митру христианского епископа, с новым именем – Ли Мадоу, Риччи стал совсем новым человеком. Он носил наряд представителя китайского образованного сословия. Эта одежда, как признают исследователи, во многом напоминала облачение высших иерархов Римской церкви. Случайно ли? Осенью 1598 года Риччи отправился в Пекин. Однако сколь много он ни знал о том, как делаются дела в Китае, он не мог пробиться сквозь препоны бюрократии, пронизавшей всю структуру власти Минской династии, близившейся к своему концу. По пути в Пекин он чуть было не потерял свободу, а когда наконец достиг столицы, все попытки получить аудиенцию у императора Ваньли были заблокированы ревнивыми и подозрительными легионами сановников. Успех пришел неожиданно: Риччи пригласили во дворец, чтобы завести часы. Во многом этот начальный эпизод оказался симптоматичным для судеб иезуитов в Пекине, где им еще долгие годы предстояло служить «по научно-технической части», а не в идейной сфере, как они того желали. В любом случае, миссионер сумел извлечь максимум выгод из представившегося ему случая, а ведь он был первым европейцем, проникшим внутрь дворца. — 470 —
|