|
— Позвольте мне, Александр Кузьмич, — говорит он, — подать вам просьбу. — О чем? — спрашиваю я. — Хочу прочиться из простых преступников в государственные: им дают пенсионы, а я, по бедности, умираю с голоду. Признаюсь, я не скоро нашелся, что ему ответить. Означенному поручику Свешникову не повезло — своего полкового командира он, недотепа, ранил в частном порядке. Спьяну, надо полагать, без идейной подоплеки. Вот и умирал с голоду. А если бы, тыча в командира саблей, кричал что‑нибудь насчет конституции и свободы — катался бы, как сыр в масле, подобно нашим героям… Не повезло. Не позаботился, простая душа, об идейной подоплеке заранее… К чести господ декабристов, следует непременно уточнить, что не все из них предавались разврату. Далеко не все пользовали дешевых девок, мальчиков или друг друга. Двадцать пять человек за время поселения в Сибири создали семьи — как официальные, так и неофициальные, но постоянные. У многих за долгие годы родились дети… А. Ф. Бриген, покидая Сибирь по амнистии, увез с собой в Россию прижитого таким образом сына Николашу. Это был единственный ребенок, увезенный из Сибири! Больше никто из двадцати пяти (даже те, у кого не было в России законных жен), не забрал с собой ни детей, ни жен, с которыми прожили столько лет. Дворяне. Печальники народные. Авторы конституции. Кстати, Бриген, забрав сына, двух дочерей оставил все же в Сибири… Быдло! Барон Штейнгель прожил с «походно‑полевой женой» двадцать лет. Имел от нее двух сыновей — шестнадцати и пятнадцати лет. Уезжая в Россию, бросил. Как все остальные… Как, меж иными, благородный друг Пушкина Иван Иванович Пущин. И они еще скулили! Вот отрывок из донесения из Тобольска, отправленного в столицу в 1827 году: «…оплакивает свою участь, которая, по его словам, тем более жестока, что он никоим образом не принадлежал к большому заговору, о котором он совершенно не знал, но что обстоятельства, первая присяга, принесенная Цесаревичу, и пр. бросили его в эту бездну». Хотите знать, что это за безвинная жертва обстоятельств плачется на свою горькую участь? Да наш старый знакомый Щепин‑Ростовский, что в «день Фирса» тяжело ранил саблей двух солдат и трех старших офицеров, причем одного из них ударил сзади, а другого бил и лежачего… Мне не раз встречались книги, авторы коих, определенно возмущенные декабристским мифом, сравнивали вольготное житье‑бытье «государственных преступников» с последующей практикой НКВД. По‑моему, такие сравнения неуместны. Достаточно спросить: а что ждало бы в том же 1825 году офицеров, совершивших нечто подобное во Франции или Англии? — 151 —
|