* * *Эх, нет ножа! Но явара тоже вещь! Трое выбыли почти сразу. Комната тесная — им не развернуться. Глупый жирняк пригнал слишком много народу. Один получил тычок в “сонный бугорок” и отправился спать, второй поднял пистолет, и явара раздробила ему тыльную сторону кисти, а третьего я незамысловато ткнул прямо в глаз. Он упал и сбил четвертого. Пятый, справедливо опасаясь стрелять в узком пространстве, наполненном мешаниной тел, вознамерился угостить меня рукояткой пистолета. Явара ударила его прямо в кадык. Но шестой и седьмой были половчее. Они не бросились на меня, а отскочили назад и навели пушки. Я понял, что не успеваю. И грянул гром. * * *Петруха выбрался из‑под воющего бьющегося тела, когда Васек шмальнул по “шустрику” из волыны. Санька не стрелял, но тоже держал прицел. Петруха мог быть доволен. Его парни одни устояли на ногах. Но “шустрик” был жив. Зато был необратимо мертв один из братков друга. Пуля, нацеленная в “шустрика”, продырявила ему левую лопатку. Васек попал в него, потому что “шустрик” успел заслониться безвольным телом. Так он и стоял в углу, спрятавшись за привалившимся к нему трупом. — Не стрелять, — сказал Петруха, — и не подходить. Устанет и бросит жмура. Он оглянулся на друга, чтобы получить одобрение команде, и раскрыл рот. Тот откинулся на кресле, а в глазу его торчало что‑то напоминающее толстый коричневый карандаш. Толстый друг бригадира тоже был мертв. * * *Обычно у явары тупые кончики. Но эту я заточил с одной стороны. Текстолит увесистый, и такую палочку вполне можно метать. Правда, в мягкое. Но ведь и глаз мягкий… Держа свой уже мертвый щит, я сжался в углу. Они отсекли меня от двери. Трое. Еще один выл в углу, баюкая сломанную руку. Ну да, больно. Затем и бил. Еще две туши — на полу. Одна шевелится — та, что получила в глаз. А вторая — нет. Спит. Впрочем, удар был сильный. Значит, может, это еще один труп. Но самый важный из них, трупов (за исключением того, что на мне висит), — развалился в кресле. Жирняк успокоился насовсем, и я снова не испытывал сожаления: похоже, это входит в привычку. Хотя, возможно, он был еще худший упырь, чем Кувалда… Как знать, может, я только ради этого больше десяти лет учусь метать всяческие острые штуки. Однако, судя по всему, отметался. Эти трое меня не выпустят. А труп до них не докинуть. Я стоял в углу, чувствуя, как кровь убитого (а может, моя?) стекает по груди. Мелькнула совершенно кретинская мысль: “Испортил одежду. Не отстирать!” Чтобы что‑то стирать — надо выйти отсюда живым. — 187 —
|