У истоков Золотой реки

— Ничего, завтра много пойдем! — утешал Александров.

Среди колымских снегов

Отдохнувшие за дневку олени бодро потащили нарты. Длинный транспорт, извиваясь между неровностями высокой террасы, тронулся дальше. Мороз перевалил за пятьдесят. Мл мордах оленей, на кухлянках, на усах и на ресницах у людей быстро оседал густой иней. Ледяные корочки мешали следить за дорогой, и Цареградский время от времени пальцами сбрасывал их с ресниц. Пока мороз не пробрал до костей, он сидел на нартах и вглядывался в пейзаж, а затем соскочил и, приладив лыжи, побежал догонять хвост каравана.

Тянувшаяся внизу река была сначала окутана почти непрозрачной пеленой пара. Иногда сквозь прорывы в этих облаках была видна темная поверхность воды. Вскоре, однако, пар сделался менее плотным, а затем и вовсе исчез. Непреодолимая сила мороза взяла свое, и температура речной воды упала. Теперь окружающая местность уже ничем не отличалась от обычного для зимы колымского ландшафта. Цепочка людей и оленей терялась среди заснеженных гор и мертвых долин, которые медленно разворачивали перед путниками свою бесконечную белую простыню.

Впрочем, местами утомляющее глаз снежное однообразие нарушалось бурыми скалами, которые в виде крутых уступов поднимались над долиной. Это были красные граниты с очень крупными кристаллами светлого полевого шпата. Местами на обрывах четко выделялись разрезающие их жилы кварца. В особенно интересных местах Цареградский ненадолго задерживал транспорт и, пока каюры курили и подправляли упряжь, отбивал образцы и делал необходимые замеры горным компасом. Тот, кому приходилось на таком морозе иметь дело с металлическими предметами, знает, как это мучительно. Толстые меховые рукавицы не позволяют откручивать и закручивать маленькие винтики, и драгоценный для геолога компас вот-вот может выскользнуть из неловкой пятерни и разбиться о камни. Приходится снимать рукавицу и брать жгуче-холодный металл голой рукой. Опасаясь отморозить себе пальцы, он, однако, скоро приспособился, скидывая только рукавицы, но не поддетые под них шерстяные перчатки.

Уже к концу дня ущелье Талой сильно раздвинулось, гранитные скалы исчезли, а белые склоны гор сделались гораздо более пологими. Ходко скользившие нарты приближались к широко раскинувшейся долине Буюнды. Один из крупнейших правых притоков Колымы уходил далеко на северо-восток, врезаясь своим течением в самое сердце Колымского нагорья. Когда на следующее утро олени неспешным, но размашистым шагом вышли на буюндинскую тропу, перед путниками оказалась уходящая за горизонт белая, испещренная тонкими черточками голых лиственниц равнина поймы. Далеко в стороне виднелись склоны долины, которые казались отсюда менее высокими и крутыми, чем были на самом деле. Долина уходила вниз на многие сотни километров, раздвинувшись в стороны не меньше чем на десяток километров.