Ниже лежало огромное неподвижное море жизни. Оно больше не было морем тьмы и пустоты: спускаясь в его глубины, я ощущал, как оно светится и греет. На этот раз ничто не препятствовало мне, никакая слепая и враждебная сила не выталкивала меня обратно вверх. А потом я начал понимать нечто такое, что почти невозможно выразить словами. Опускаться дальше уже не было смысла. Эти глубины были средоточием самой жизни и в то же время, в каком-то смысле, смерти — смерти и тела, и сознания. То, что мы на Земле зовем «жизнью», есть соединение чистой жизненной энергии с телом, это сочетание живого с неодушевленным. Я говорю «с неодушевленным», потому что сказать «с неживым» было бы неверно: вся материя жива постольку, поскольку она существует. Ключевое слово здесь — «существовать». Ни один человек не может понять слова «существовать», потому что он сам есть часть его. Но существовать — не пассивное качество; это значит — рваться из несуществования. Само существование есть вопль утверждения. Существовать — значит отрицать несуществование. Вы видите, что все это упирается в проблему языка. Мне приходится обходиться одним-двумя словами, когда нужно не меньше пятидесяти. Это не совсем то же самое, что описывать цвета слепому, потому что нет людей, абсолютно «слепых»: мы все иногда видим проблески свободы. Но свобода столь же многоцветна, как и солнечный спектр^. Все это означало, что, пытаясь опуститься вглубь до самого «первоисточника» жизни, я оставлял позади все существующее, потому что такого первоисточника не существует — он не отличается от несуществования. И все это была свобода — прекрасное, невыразимое опьянение свободой. Мое сознание полностью принадлежало мне одному; я был первым человеком, который стал сверхчеловеком. Однако пора было покинуть эти заманчивые дали ради того, чтобы заняться проблемами, заставившими нас улететь в космос, — проблемами Земли и паразитов сознания. Я нехотя поднялся на поверхность. Стоявший рядом Райх показался мне каким-то незнакомцем, и я видел, что он тоже смотрит на меня как на незнакомца. Мы улыбнулись друг другу, словно два актера, только что кончившие репетировать сцену, в которой играли врагов. Я спросил: — Ну и что дальше? — Глубоко ли вы погружались? — спросил он. — Не очень. Глубже и не надо. — Много ли там энергии, которую мы можем использовать? — Пока не знаю. Я хотел бы посоветоваться с остальными. Мы вернулись в столовую. Пятнадцать человек из числа наших спутников уже освободились от своих паразитов и были заняты тем, что помогали другим. Кое-кто из новичков испытывал такие мучения, что они могли повредить сами себе, как мать, которая катается по полу во время родов. Нам стоило большого труда их успокоить; сила здесь помочь не могла — она лишь усугубила бы переживаемый ими ужас. Один человек непрерывно кричал: «Поверните корабль, поверните корабль, это меня убивает!» Существо, сидевшее внутри него, очевидно, хотело заставить его принудить нас вернуться на Землю. Его освобождение пришло двадцать минут спустя, и он был так измучен, что тут же заснул. — 130 —
|