|
Словно чтобы подчеркнуть возрастающее чувство собственного достоинства группы, на внутренней части оригинального складного конверта — «целиком моя идея», как теперь говорит Джунипер, — был изображен подсвеченный золотой дирижабль, парящий над древней конструкцией, подобной акрополю, под которой находились четыре похожих на гробы колонны, на каждой из которых было написано имя участника группы. Опять-таки глубокое значение этого никогда не было установлено, хотя мотивы Вознесения кажутся ясными — идея, что объединение науки и религии — это следующий эволюционный шаг былого «естественного» человеческого состояния к бессмертию и загробной жизни, пирамида, увенчанная солнцем (смотри масонское клеймо на американской долларовой банкноте). Не то чтобы наиболее горячие сторонники альбома обязательно поняли все это, внутренняя часть конверта рассматривалась, главным образом, как переносной поднос, на котором можно было сворачивать косяки. Остальное были просто симпатичные рисунки, дружище... Колледж искусств был ничего. Там, конечно, было полно симпатичных девочек. И несколько психов. Тебе нравилось рисовать, и писать картины, и целыми днями слоняться без дела. Но на самом деле это не могло превзойти игру на гитаре. Ты замечал, что даже чудаки, вокруг которых собирались девчонки, те, кто и вправду мог рисовать и вести себя как Джексон Поллок, все эти сигареты, и солнечные очки, и заляпанные пятнами Levis, ты замечал, как все это просто... растворялось, дружище, в тот момент, когда ты доставал свою гитару и начинал бренчать, затерявшись в собственном мире, словно не замечая реакции, которую вызывал у всех этих юбок. Даже другие молодые парни подстраивались под тебя, даже если старались этого не показывать, даже если ненавидели тебя за это. Получай, Пикассо! Но даже во всем своем великолепии колледж искусств не мог побороть силу гитары — нечто, с чем ты познакомился, когда в самый первый раз ступил на сцену. Плюс, знаешь, ты уже был не там, а на дороге, куря, выпивая и подмигивая всем этим хорошеньким личикам, устремившим свои взгляды на тебя, грязные коровы. Было трудно просто вернуться обратно... в обычное состояние. Жуткая идея... И ты шел в Marquee, всегда беря с собой гитару, точно не зная, зачем, просто потому что без нее ты был бы как все, а кто хочет быть как все? Не ты. Отвали! Следующее, и вот ты снова здесь, играешь во временной группе, стоя рядом с Джеффом... Когда Джон Гибб из The Silhouettes однажды вечером подошел к тебе после выступления и сказал, знаешь, бла-бла-бла, приходи помочь, — ты едва ли обратил внимание. Но он, казалось, был серьезен, и ты прислушался: похоже, он имел в виду именно это, поэтому в конце концов ты записал адрес и время, и где, и когда, и, черт возьми, что это вообще такое? Сессия, — сказал он. Ты сомневался. Уже был случай однажды, когда Глин Джонс сказал что-то подобное — мол, заходи, будет здорово, ты сможешь поиграть и тебе заплатят, будет здорово, заходи. Но когда ты пришел, тебе под нос сунули лист бумаги. О нет! Ряд точек, похожий на «ворон на телеграфных проводах», пошутишь ты позже, но в тот момент это не было так смешно. Тебя это, черт возьми, задело, ты понятия не имел, что все это значит. Чувствовал себя настоящим дураком! Тебе не пришло в голову, что они хотят, чтобы ты читал музыку. Тебе не надо было читать музыку, когда ты был на сцене, ведь так? Да, черт подери, не надо! Потом они притащили того другого парня, какого-то старого беднягу, понимая, что ты не умеешь этого, и дали тебе жалкую акустику, а твое лицо стало красным от стыда. А то, что делал этот другой парень, было так просто. Всего лишь простой пустяковый рифф. Да-да-да-ди-да! Любой идиот может так сыграть! Боже, ты чувствовал себя глупо. Глупо и рассержено. Ты не позволишь этому снова произойти... — 126 —
|