|
Я приехал в Оксфорд тоже из-за Стайна. Его письма и хвалебные рассказы раззадорили меня. Он был репетитором восьми или девяти других парней, в число которых входил Ален «Джок» Маккал из сатерлендского «Голспи». Джок стал моим лучшим другом. В те дни идеальными студентами считались разносторонние парни. Джок таковым и являлся: он был великолепным бегуном на короткие дистанции, писал яркие очерки и на втором курсе редактировал студенческий «Шервелл» (неслыханная честь). Хотя мне не нравилась его подборка, касавшаяся только империализма и войны. Сестра Джока — Роуз — стала моей невестой, а затем и женой, с которой я счастливо прожил почти шестьдесят лет. Извиняюсь, но, похоже, я снова забежал вперед истории. Стайн был на пять лет старше меня. Когда я приехал в Оксфорд, ему исполнилось двадцать четыре года. К тому времени он уже издавал свои стихи, имел авторитет среди исследователей творчества Милтона и писал какой-то роман. Последнее обстоятельство впечатляло меня больше всего остального. Стайн отказывался показывать нам рукопись и даже не раскрывал канвы сюжета, однако слухи определяли будущую книгу как политический триллер, с гомоэротическим уклоном. — Колись, — обычно говорил мне Джок, когда он приходил на репетиторские консультации сразу после меня. — О чем ты сегодня болтал с нашим Оскаром Уайльдом? Стайн относился ко мне с нежной иронией. Он постоянно высмеивал мою «мрачную ирландскую натуру» — то угрюмое настроение, которое часто накатывало на меня и которое я, по мнению Стайна, унаследовал от матери-ирландки. Он даже придумал теорию, объяснявшую разницу между еврейским и ирландским отчаянием. — Еврейское отчаяние возникает из стремления подняться в жизни с помощью излишеств. Дай нищему еврею полсотни фунтов стерлингов, и он воспрянет духом. Ирландское отчаяние другое. Его ничто не может излечить. Давайте посмотрим на нашего друга Чэпа. Его недовольство, как и у других ирландцев, не имеет отношения к обстоятельствам жизни, которые могут включать в себя удачную карьеру и прекрасную работу. Он недоволен несправедливостью существования. Возьмем, к примеру, смерть! Как мог великодушный Бог, одарив нас, смертных, жизнью, наложить такое жесткое ограничение? Лекарства от ирландского отчаяния пока не придумано. Деньги тут не помогают. Любовь тускнеет, а слава мимолетна. Единственной панацеей являются пьянки и жалость к самому себе. Вот почему ирландцы известны как неисправимые забулдыги и великие поэты. Никто не поет таких песен и не печалится так сильно, как они. Почему? Потому что они ангелы, заключенные в узилища плоти. — 17 —
|