|
Объяснить выбор принципа принадлежности к элите не так просто, во всяком случае, социология тут не поможет. И прежде всего, совершенно бесполезно сетовать на несправедливость выбора (сколько, мол, выдающихся ученых, безупречных воинов, неподкупных судей…) — по-своему выбор вполне справедлив. Есть своя правда в том, что певицу Апину сегодня знают больше, чем философа Владимира Лефевра. Можно даже сформулировать некий общий принцип: закон обратной зависимости между разовой интенсивностью вспышки всеобщего интереса и общей длиной исторической памяти. Вспоминаются русские иллюстрированные журналы начала века: портреты авиаторов, велосипедистов, переводы напрочь забытых писателей… О Врубеле, о Флоренском, Андрее Белом — ни полслова. Чем не повод посетовать на суетность молвы и отсутствие пророков в своем отечестве? И все же постепенно приходишь к выводу: в близоруком восхищении современников, в их воздаянии «не тем, кому следует» скрывается особая форма милости: интенсивность разовой известности как бы авансом компенсирует неизбежность забвения уже в ближайшем будущем. Возможно, что суммарный почет, отпущенный эстрадной звезде и Титу Лукрецию Кару, примерно один и тот же, только он по-разному распределен во времени: в одном случае известность сжата в пределах года, в другом — растянута на тысячелетия. Похоже, что особое качество славы создается прежде всего временем. Тот факт, что философа Суареса знали в среднем по сто человек в течение четырех столетий, порождает славу куда более высокой пробы, чем всегреческая известность в течение четырех лет какого-нибудь атлета-чемпиона. Несколько огрубляя ситуацию, обладателей славы равного объема, но разного качества, можно назвать, соответственно, эфемерами и посмертниками. Эти компактные группы словно бы обитают на разных планетах, лишь изредка предпринимая межпланетные путешествия. Следует также заметить, что помимо «действительных членов» к каждой группе примыкают еще и кандидаты-соискатели, претендующие либо на эфемерно-взрывную славу, либо на славу, посмертно возрастающую. В целом, и те и другие хорошо знают, на фимиам какого рода они притязают, и именно поэтому качество недоступной им славы оценивают невысоко. Так, типичный эфемер, какой-нибудь Богдан Титомир всех времен и народов, пребывающий в фокусе повседневного внимания, руководствуется примерно таким девизом: «Какое мне дело до будущего забвения, меня-то уже не будет. И вообще, на том свете сочтемся угольками!» Посмертник, известный пока только в узких кругах (и уж тем более даже в них неизвестный), как правило, столь же категоричен: «Что мне до суетных похвал дня сегодняшнего? (Подразумевается: тем более что они мне не светят). Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед…» — ну и так далее. — 41 —
|