6.9. Я не яЖили когда-то странные люди. Были они молчаливы. И назвали их племя Чудь, за чудаковатость. Было ли это или не было его, кто знает? Племени Чудь нет, а чудо осталось. Ясность чуда исключает середину среднего. Если чудо, то уже чудо. Чудо очевидно. Оно не нуждается в посредниках. Иными словами, в мире есть чудеса и есть еще посредники, поверенные среднего. И среда посредников заслоняет чудеса. Она их заслоняет, а мы (не вы) начинаем жить в затемненном мире неясного и недостоверного. Среднее есть, а ясности нет. Что есть? Рацио. Чего нет? Чуда. А что же там, где было чудо? Задний план. И живем мы (не вы), как содержанки на содержании у рациональности, на средства посредственного. Хорошо живем, пока плохо жить не будет. Почему плохо? Потому что, как сказано в одной русской сказке, мало нам корыта. Мы хотим в придачу еще и дачу в готическом стиле. Старуха просит старика, старик – золотую рыбку, а та, подлая, хвостом вильнула и была такова. И остались мы (не вы) вновь у разбитого корыта. Без заднего плана. С надеждой на чудо. Что чудесно? То, что яснее ясного в своей достоверной невозможности. Например, сознание. Для сознания не нужен посредник, а для бытия он нужен. Вот нужней, и весь тут. И в этом сказе сила сказавшего. В силе-истина. У сильного слабый виноват. И это по-нашему, по-новоевропейски. Ведь у Европы, ка,к у гайки, левая резьба. Она закручивается справа налево, или от сознания к бытию, обессиливая силу слабого. Вот этот новоевропейский маневр, эта коммуникативная стратегия в центре которого сознание, доведена новым язычеством, например, Рерихами до азиатского ориентализма. Европа – гайка. Азия – болт. Но этот болт ориентирован вправо, у него резьба правая: от бытия к заднему плану. У болта правая, у гайки левая. И вот эту гайку Европы новые язычники из всех своих сил накручивают на азиатский болт. Что получилось? Срыв резьбы. Евразия, которую узнают по простору протяженного. Бытие и протяженность – тема Востока. В просторе протяженного бытие становится космосом, а мыслящие бытие – космистами. Европейские мыслители утратили ощущение телесной близости космоса. Никому из них не приходила в голову мысль о сопряженности бытия и пространства. Эта мысль пришла к теософам и русским космистам. Вот бытие и время – это другое дело. Это экзистенциально. А пространство – нет. Или ничто. Бытие и ничто. Очень хорошо. Почему хорошо? Потому что они, как галстук к пиджаку, подходят друг к другу. И смотрятся. А бытие и пространство не смотрятся. Разговором о бытии говорится не о бытии, а о сознании. Рассуждая о ничто, мы ведь в этом ничто ничего не понимаем. А в чем понимаем? В том, в чем есть что-то, что видно со стороны сознания. — 77 —
|