|
Лишь сознание предстоящей трудной задачи оставляло в ее душе горьковатый привкус. Ее медитация была прервана голосом сестры Клары: О, Илиэлъ! О, Илиэлъ! О, Илиэлъ! Над морем собираются тучи! Две девушки повторили этот возглас без слов на своих мандолинах. Темнеет; мне страшно! Мелодия следовала за словами. Мы остались одни в священной пещере. Сойди же к нам, Артемида, спаси и сохрани нас от всякого зла! Вот кто-то движется вместе с тучей, кто-то приближается к нам во мраке! Кто-то чужой рвется к нам в пещеру! — О Артемида! Артемида! Артемида! — вскричали девушки, и инструменты зарыдали у них в руках. В этот миг раздались голоса мужчин, ожидавших на верхней террасе. Они слились в хор пугающих возгласов, среди которых ничего нельзя было разобрать, кроме слова «Пан». Тут с самой верхней террасы в их середину прыгнул Сирил, одетый в ритуальную козлиную шкуру, и мужчины бросились врассыпную. В следующий миг он, легко перемахнув через барьер, отделявший эту террасу от нижней, очутился среди женщин, с плачем прикрывавших головы руками. Сестра Клара и ее ученицы разлетелись, точно вспугнутые чайки; прижав Илиэль к груди, он вскинул ее на плечо и победным шагом направился к дому. Такова была магическая церемония, придуманная одним из адептов как праздник или инсценировка легенды о похищении Дианы Паном. К подобным инсценировкам восходят, в сущности, все наши театральные представления. Их первоначальный замысел состоял в том, чтобы дать участникам возможность посредством действия отождествить себя с теми божествами, милости которых испрашивали. Идея представить легенду в виде церемонии очевидно лежит в основе всех ритуалов, и боги суть, таким образом, не что иное как образы одноименных героев или; персонификация неких абстрактных понятий; хотя в конечном итоге это одно и то же. Если согласиться, что человеческий гений имеет божественную природу, то сакраментальный вопрос, запрягать ли лошадь впереди или позади телеги, становится таким же бессмысленным, как если бы речь шла об автомобиле. С середины ноября и до последней недели перед Рождеством у них был медовый месяц. Однако порывы бурной страсти редко становились теперь для них чем-то большим, нежели случайный сопровождающий аккорд; человеческая любовь Сирила и Лизы возвысилась до любви всечеловеческой, божественной, наполнявшей все их действия и чувства. Все было лишь следствием этой высшей любви, вне ее ничего не было. Влюбленные никогда не расставались больше чем на час, следуя всем велениям любви, однако испытывая при этом такую глубину и полноту чувств, о которой и мечтать не могут простые смертные. Даже сон был для них всего лишь яркой, красочной фатой, накинутой на их счастье; во сне они преследовали друг друга и предавались любви под лазурным небом, в море, гораздо более чистом и мелодичном, чем-то, что отделяло их замок от острова Капри; в садах блаженства, стократ более прекрасных, чем сады замка, и на склонах гор, поднимавшихся до самых дворцов Вечности в пылающем небе. — 89 —
|