Лунное дитя

Последней в этой компании взору Илиэль явилась женщина — гордая, красивая, меланхоличная (Мария-Антуанетта). Лицо ее озарял свет ума и благородства, однако горло пересекала тонкая красная линия, а глаза были полны ужаса. Вокруг нее вились дымчатые облачка крови. Этих действующих лиц сменили другие, чей парад был еще более впечатляющим. Их было много, и здесь не только сами личности, но и все их проекции и творения обладали четкими контурами и светились ровно и ярко; это был мир подлинного Творчества, а не игра пустых мечтаний и зыбких Творений.

Первым явился муж «с челом опаленным и кровью покрытым» (Байрон), статный, красивый, но с поврежденной ногой; сильный, как Геракл, невысокого роста, но зато одержимый высокой идеей. Его появление сопровождалось шумом и грохотом, как падение могучего водопада, и вслед за ним шествовало множество героев и героинь, почти столь же реальных, как он сам. Космические волны вокруг них бурлили, точно во время шторма море, и то тут то там возникали молнии, гром и таинственные пещеры.

За ним пришел другой, во многом схожий с ним, не менее неистовый; вместо музыки его окружали лучи розоватого света, нежного и гармоничного; руки сложены на груди, голова склонена. Ясно было, что для него этот акт представляет собой величайшее таинство.

Ему вослед появился человек-парадокс, объединяющий в себе бессмысленную жестокость и необычайную мягкость (Лев Толстой). То в войне, то в мире с самим собой, в своем восторженном гневе он населил Пространство тысячами блестящих, впечатляющих образов. Они были реальнее, чем у других, ибо он постоянно подпитывал их своею кровью. Варварская дикость и возвышенный гений, безжалостное насилие и абсолютно серая незаметность, красота, безумие, святость и сердечная дружба — эти образы следовали за ним, щедро делясь полнотой своей жизни, и их излучение было возвышенным и страстным.

После него явилась сущность, вся сотканная из музыки — мощная, мятущаяся, мистическая и охваченная предельной меланхолией (Чайковский). Окружавшие его волны звуков напоминали о пиниях в далеком лесу о ветре, вздымающем снежную пыль над зимней степью само же лицо его было исполнено спокойного величия оттенком сострадания.

Ее сменил ухмыляющийся, суетливый карлик, похожий на обезьяну (Киплинг). Свиту же его составляли люди всех рас и эпох — невозмутимые индейцы, темпераментные малайцы, и еще афганцы и сикхи, гордые норманны, нерешительные саксонцы и несметное количество женщин. Каждая из них слишком самолюбива, решила Илиэль, чтобы быть чьем-то женщиной. Тем более, что создавший их мужчина был и сам самолюбив настолько, что это исказило его образ. И вот появилось удивительное существо — почти бог, подумала Илиэль (Гексли40). Ибо его сопровождала масса костей и прочих человеческих останков, постоянно менявшихся местами, складываясь во все новые и все более прекрасные формы, соревновавшиеся в величественности. На челе его читалась неизъяснимая радость о единстве всех вещей, в самих же вещах — радость о том, что есть кто-то, знающий об этом единстве. Ибо в своем стремлении к единству они были ненасытны, как сама Смерть; и Илиэль чувствовала, что каждая унция могучей силы этого человека была направлена на приобретение все нового знания о единстве Природы.