Любовь и искусство

П. Валери

Об искусстве. М., 1976.

Разумеется, любовь, честолюбие, равно как и жажда наживы, в огромной степени заполняют существование. Однако наличие положительной цели, уверенность в близости или отдаленности, в достижении или только возможности, которые с такой целью связаны, ставят этим страстям предел (323).

Замечательно, что те из них, чьей славы не унесло почти истекшее ныне столетие, отнюдь не пренебрегали и не жертвовали заблуждениям своей эпохи такими качествами, как воля к труду, влюбленность в само ремесло и стремление к основательнейшему, тончайшему знанию его средств. Гюго и Делакруа могут служить этому примером. Чем дальше они идут, тем больше знают и тем лучше свое знание осознают (328).

Р. М. Рильке

Завещание [9]

…почему в переписке влюбленных никогда не обсуждается эта раздвоенность, этот раздор? Впрочем, ведь у них совсем иные заботы. Им всегда кажется, будто любящая непременно вознесет любимого выше, нежели он сам себя сумел бы устремить. Ее влечение к нему делает его привлекательнее и сильнее. Ожидание ее распахнутых объятий возбуждает в нем дух соперничества. Творческие его ритмы начинают излучать свет в предчувствии того счастья, где они иначе изошли бы меланхолией любовного томленья. Лишь возле ее сердца работа впервые для труженика – мужчины становится захватывающей и сладкой, а покой – бесконечным. Наконец – то осадок, оставленный мальчишескими его ночами, тот древний – древний страх, растворяется и уходит, наконец – то впервые ему открывается сущность ночи.(…)

Моя жизнь – вот она, неповторимая форма моей любви. И она уже свершилась. И подобно тому, как любовь Святого Георгия – это акт убиения дракона, некое длящееся действо, наполняющее времена до их скончанья, так все бури и изверженья моего сердца уже нашли себе русло, сойдясь в итоговом событии претворенья. В его глубины я иногда протискиваюсь не без труда и усилий: нечто вроде переполненного поезда. (Место принцессы, однако, – в стороне от меня. Она молится об удачном исходе. Она стоит на коленях.)

Не верь, художник, будто экзаменует тебя твоя работа. Ты обречен оставаться не тем, за кого выдаешь себя и в качестве кого принимает тебя тот или иной из твоего окруженья, отнюдь не более смыслящий в этом, – и обречен до тех пор, пока твоя работа не станет твоей сущностью настолько, что ты уже не сможешь делать ничего иного, кроме как оправдывать себя ею. Но если ты трудишься именно так, ты становишься мастерски брошенным копьем: незримые законы выхватывают тебя из руки метателя и устремляются вместе с тобою к цели. И может ли существовать что – либо надежнее, чем твой полет? (…)