|
Пресс унизительного положения отвергнутых не ослабевает никогда, и если в данный момент открыто не попирают их человеческое достоинство, то делают это в иной форме: с ними попросту не общаются, не позволяют сидеть и стоять рядом, обедать за одним столом, дотрагиваться до дверных ручек и т. д. Запрет на общение распространяется на всех, контактировать они могут лишь друг с другом. Такой оскорбительный статус практически всегда закрепляется за определенным лицом на весь срок пребывания в местах лишения свободы, и изменить такое положение невозможно. Ярлык “отверженного” следует за ним и в случае перевода в другую колонию, помещения в больницу, а очень часто и после выхода на свободу. Не случайно некоторые отвергнутые, сознавая безысходность и трагизм своего положения, иногда убивают своих обидчиков или совершают побег. Вернемся к еще одному аспекту негативного влияния среды на осужденного. Это - криминогенное заражение его личности антиобщественными идеями, взглядами и представлениями, влияние более опасных и опытных преступников. От таких явлений существующая система защищает плохо. Поэтому расхожая житейская сентенция, что тюрьма - школа преступности, имеет под собой веские основания. Все насилия, унижения и преследования одних осужденных другими находятся в вопиющем противоречии с законом и исправительно-трудовой политикой. Отнюдь не к такому наказанию приговаривает суд, лишая свободы, но это - реальность, с которой нельзя не считаться. Вот почему есть все основания утверждать, что, приговаривая к лишению свободы, суд тем самым заставляет осужденного жить в явно ненадлежащих жилищно-бытовых условиях, нередко в отдаленных местностях с весьма суровым климатом. Причем не обеспечивается в должной мере его питание, лечение и т.д., а также личная безопасность, защита чести и достоинства, из-за чего некоторые становятся жертвами насилия и издевательств. Итак, непосредственную причину преступного поведения в целом, и причину роста количества преступлений за последнее время в частности, мы видим в возрастании трудностей жизни, напряженности в межличностных и межгрупповых отношениях, в тревожности и беспокойстве людей, в их неуверенности в своем социальном положении и дальнейших перспективах, слишком значительном объеме забот для решения повседневных и обыденных проблем. Александр Мень писал, что наш дом разворочен, взорван и ограблен. Да, он действительно разворочен, взорван и ограблен, но разве в осознании и открытом признании этого не заключена основа для оптимизма, возможность веры в то, что даже наши неимоверные трудности предолимы? Разве история не убеждает в том, что на смену кризису и даже разложению приходят подъем и процветание, являющиеся фундаментом высокой нравственности? Впрочем, кто знает, сколько будет длиться зима тревоги нашей. — 128 —
|