|
Плафф не расшифровал, какую именно тактику он рекомендует, но ранее он давал понять, что здесь могло иметься в виду. Размышляя о разрушенном Вьетнаме, он пришел к выводу, что Соединенные Штаты Америки последовали «разумной стратегии», но это была «стратегия тех, кто богат, кто любит жизнь и боится „издержек“». «Мы хотим жить, быть счастливыми, состоятельными и могущественными», но не сумели понять «стратегию слабого», который «мыслит абстрактными категориями, в том числе полагая, что страдание и смерть неизбежны». Как и сама жизнь, «счастье, богатство, могущество», которые мы столь ценим, являются «критериями нашего опыта, недоступными азиатскому бедняку», который «стоически смиряется с потерей богатства и смертью», побуждая нас осуществлять свою «стратегию до логического конца, который есть геноцид». Но мы медлим, не желая «разрушить самих себя… то есть идти против системы собственных ценностей»27. Идея, кажется, ясна: разрушения и кровопролития «разумны» до тех пор, пока они не достигнут уровня настоящего геноцида, который будет уже неприемлемым, потому что мы «разрушим самих себя», если зайдем так далеко. Вероятно, такие же моральные ценности стоят и за «новым гуманизмом». Плафф не сообщил, на чем основаны его прозрения относительно ментальности азиатского бедняка, но, что бы ни лежало в их основе, они, несомненно, вполне сгодятся и для удовлетворения сегодняшних требований. Во-первых, Плафф адресует свое нравственное негодование главным образом Милошевичу, поступки которого говорят о том, что «он обладает моральным воображением, позволяющим сравнить его с Гитлером и Сталиным. Он действует в грандиозных масштабах»28. Как и все, кто проводит такие сравнения, Плафф не идет дальше и не ставит очевидные вопросы, касающиеся тех, кто осуществлял свою «разумную стратегию» в Индокитае, действительно не переступая грани настоящего геноцида, но организуя и совершая, безусловно, жестокости куда более «грандиозных масштабов», чем демон, подобный Гитлеру и Сталину. Это еще одна из тем, о которых «было бы неприлично упоминать». Интересно наблюдать, как беспечно замалчивались эти, в конце концов, вполне очевидные вопросы в то самое время, когда акции Милошевича изображались как «абсолютно сопоставимые с насильственной депортацией целых этнических групп во времена Сталина и Гитлера» (Тимоти Гартон Эш)29. Это распространенное сравнение открывает перед нами двери в совсем иной период, выходящий далеко за рамки того отрезка времени после холодной войны, которым мы ограничены в оценке «нового гуманизма», и поэтому оно, по идее, должно побуждать нас ставить вопросы о том, куда следовало бы отнести «насильственные депортации целых этнических групп», производимые Вашингтоном, например, в Индокитае. Скажем, в Камбодже, где в начале 1970-х только в Пном-Пене были изгнаны полтора миллиона человек. Или около десяти миллионов жителей Южного Вьетнама, которые подверглись «насильственной депортации», спасаясь бегством от интенсивных бомбардировок и зачисток после того, как стараниями Джона Ф. Кеннеди война в Южном Вьетнаме заполыхала пожаром: начавшись с крупномасштабного государственного террора, в 1961-62 гг. она вылилась в откровенный разгул агрессии30. Если действия Милошевича «абсолютно сопоставимы» с действиями Гитлера и Сталина, то мы, вероятно, ошибаемся, когда объявляем этих чудовищ величайшими преступниками нашего страшного века, — вот какое необычное умозаключение явственно вытекает из доктрины «нового гуманизма», развиваемой применительно к Сербии, хотя было бы весьма полезно рассмотреть его посылки подробнее. — 81 —
|