Неполадки в русском доме

Итак, если Россия всерьез плюхнется в либерализм, то по определению социального государства нам не видать. Или Греф с Чубайсом, или 7‑я статья конституции. А если вдруг у руля встанет социал‑демократия, как Сальвадор Альенде в Чили? Тогда, если вести дело по правилам, и никакого Пиночета не понадобится. Помыкается наша социал‑демократия и сама уйдет. Ибо это штука очень дорогая, а никого доить в «третьем мире» нам не дадут. Нас самих доить будут, да уже и начали. Социального государства западного типа в ограбленной стране быть не может — не по карману.

У нас один путь обеспечить людям право на жизнь, а потом понемногу прибавлять и роскоши — соединить те крохи демократии, что мы успели урвать, с общинной солидарностью. Общинность, то есть взаимопомощь не рациональная, а братская, как в семье, — это не совсем то, что социальность. Кое‑что в ней тяготит вольнолюбивого человека, как и вообще бывает в семье. Сейчас не до жиру. Вылезем из ямы, подкормимся, а потом и опять можно за перестройку браться, демократию наращивать. Но уже укрепив голову задним умом.

Февраль 2003г.

В защиту противника

В наше смутное время человек, который пишет в газету и делает какое‑то существенное утверждение, сразу теряет часть друзей. Обязательно кого‑нибудь огорчишь. Обиды не забываются, и тот, кто пишет в газеты много, должен смириться с тем, что число друзей у него неуклонно уменьшается, а число затаивших обиду растет. Поэтому десять раз подумаешь, прежде чем браться за перо.

Я спрашиваю себя: зачем я пишу? Помимо, конечно, гонорара, который всегда кстати, но который не окупает же взятого на душу греха обидеть друзей. У меня лично две причины. Первая — уважительная: надеюсь помочь делу, которое я считаю правым — хоть чуть‑чуть подорвать силу той банды, что уселась сегодня на шею России. Вторая причина — групповое самомнение. Я вышколен в науке, и мне невтерпеж молчать, когда кто‑то внушает людям идеи, противоречащие знанию и логике.

Невтерпеж молчать, но я все же молчу — если только обе причины не совпадают. То есть когда идеи, внушаемые людям, не только неверны, но еще и вредны правому делу. Это, кстати, случаи, когда больше всего недовольства вызываешь — ведь затрагиваешь не только истину, но и политический интерес. Тут уж крутишься ужом, весь свой эзопов язык сломаешь.

Вот так терпел я, терпел, да и решил рискнуть и вступиться за Запад, за извечного врага нашей родной русской цивилизации. Перешли мы, я считаю, в наших проклятьях Западу невидимую критическую черту и вышли из зоны здравого смысла. Еще немного, и окажемся мы в дураках, так что наши собственные дети станут смотреть на нас с жалостью, как на бессильных параноиков. То, что за этой критической чертой мы оказались обращенными против истины — полбеды. Но мы ведь поневоле политики. А политик, выпадающий из здравого смысла, становится или страшен (если очень силен) — или смешон (если слаб). Страшный политик — куда ни шло, смешного же отбрасывают, как тряпку, свои же.