|
И.В. Сталин обычно принимал иностранных дипломатов в десять часов вечера. Именно в этот час в начале апреля 1946 г. Сталин принимал в своем кабинете в Кремле Уолтера Бедела Смита — бывшего начальника штаба у генерала Эйзенхауэра, а ныне новоназначенного посла США в СССР. За спиной Сталина висели портреты Суворова и Кутузова. Деревянные панели окружали стены. Посол начал беседу словами: «Чего желает Советский Союз и как далеко Россия собирается идти?» — «Не очень далеко», — ответил Сталин. Посол Смит перечислил Прибалтийские республики, дал свою характеристику балканской ситуации и положению на Ближнем Востоке. «Мы спрашиваем друг друга — это что, только начало?»1 Влияние телеграмм Кеннан мастерски нарисовал картину послевоенного мира. Из его слов значило, что ситуация развивается в плане, приближенном к военному. От «санитарного кордона» он перешел к идее сдерживания силою всего Запада, объединенного Соединенными Штатами. Кеннан сделал особый упор на идеологии, он представил Сталина фанатичным революционером, а не осторожным, все калькулирующим политиком, каким он был в реальности. Кеннан, заметим, писал в то самое время, когда Сталин требовал учитывать соотношение сил, колебнувшееся, по его словам, в сторону Запада — и прежде всего в сторону Соединенных Штатов. Вина Кеннана перед историей заключается в том, что он категорически отверг возможность заинтересованности Советского Союза в стабильности и компромиссе, очевидность того, что СССР преследует ограниченные цели. Кеннан категорически от- 1 Smith В. My Three Years in Moscow. Philadelphia: J.B. Lippincott, 1950, p. 53. 387 назывался смотреть на главное: Россия была едва ли не смертельно ранена жесточайшей из мировых войн. Травматический эффект этой войны сказывался повсюду, в том числе и на поведении руководства. Вина Кеннана в том, что он игнорировал огромные сдерживающие обстоятельства. Раненого союзника он показал как революционно непримиримого врага. Пустую (неизбежную) риторику он подал как соль русской политики. И самая страшная беда заключалась в том, что в самой могущественной стране мира не задались вопросом: как может страна с такой травмой претендовать чуть ли не на мировое могущество? Как признанный двумя американскими президентами рациональный реалист мог быть неумолимым фанатиком? Как мог Кеннан — признанный дипломат — во всеуслышание объявить о бессмысленности своей профессии? Своей «длинной телеграммой» Кеннан фактически «похоронил Ялту» как способ международного сотрудничества. Реакция Вашингтона была исключительно быстрой и действенной. Имя Кеннана узнали в Белом доме и вокруг. Не речь Сталина, а «длинная телеграмма» Кеннана стала Библией своего времени, но крайней мере, Библией творцов американской внешней политики. Бирнс назвал ее «превосходным анализом». Мэтьюз охарактеризовал ее как «великолепную». Военно-морской атташе США в Москве Стивенс: «Я не могу преувеличить ее значение для нас» — и рекомендовал ее своим начальникам. (Все предшествующее в сфере американо-советских отношений Стивенс назвал бессмыслицей.) Замгоссекретаря Бентон — Кеннану: «Могу ли я сказать Вам, сколь большое впечатление произвела ваша телеграмма?» Копии ее были разосланы во все посольства и во все министерства. Военно-морской министр Форрестол не расставался с этим документом. Он сделал сотни его копий и раздавал всем желающим1. — 293 —
|