Этот уютный материальный и духовный мирок – их башня из слоновой кости, их экологическая ниша, в которой они отгораживаются от мира. Рождественская сказка допускает чудо – в этой нише случай соединяет две родственные души, и из нее кубарем вылетает чужак‑Ипполит. При посторонних они споют про вагончик и про тетю, а душу выражают в стихах Ахмадулиной и Цветаевой. Свои профессии считают самыми важными (в шутку, конечно) и заметят, что им за их работу недоплачивают. Заметят без надрыва, с доброй иронией – они выше такой прозы. Никаких особых мыслей в фильме прямо и не высказывается, реплики отрывочны и не связаны с сюжетом, но их подтекст зрителю тогда был близок, они легко укладывались в общую канву, так что искусственность рассуждений не замечалась (теперь, конечно, режет слух). Пожалуй, наибольшую нагрузку несло ложное утверждение, что «мы разучились совершать сумасшедшие поступки!» Во время коллективизации и войны умели, а потом разучились? Наоборот! Только получив, наконец, теплые квартиры и сытую жизнь, часть из нас стала этому учиться – и всех обучать. А до этого у нас просто на такие поступки не было ни времени, ни денег, да и совесть не позволяла. Надо было детей кормить и матерям помогать. Было у каждого поколения время покуролесить – студентами, но не в сорок же лет. Но вот что удивительно – эта надуманная элитарность и инфантилизм, переходящий в экзистенциальную безответственность, в 70‑е годы были каким‑то образом подхвачены и усвоены весьма значительной частью интеллигенции, причем даже людьми взрослыми, обременными трудами и детьми. Они так и законсервировались до глубокой старости, в джинсах и кроссовках. Это – факт, который мы как‑то не замечали или считали признаком тонкой духовной организации. И так пошло это обучение, что поступки их стали сводиться не к тому, чтобы сходить в баню и улететь спьяну в Ленинград, а чтобы подпилить тот сук, на котором сидели. Да не только под собой, но и под совершенно посторонними людьми. Близко зная интеллигентов подобного типа, могу сказать, что им и в голову не приходило, что из‑за их шалостей люди могут лишиться не только пледа и хрусталя, но и теплых квартир. Им всерьез казалось, что все эти квартиры и отопление, поезда и самолеты – не плод тяжелых постоянных усилий и определенной социальной организации, а дано от природы и исчезнуть не может, как воздух. Из‑за их (и нашей) безответственности мы, идя по этой дорожке, оказались, как страна и культура, под угрозой исчезновения. — 359 —
|