|
Этот обязывает уделять особое внимание диалектике отношений базиса и надстройки, чего вульгарный истмат не только не сделал, но даже затушевал по сравнению, например, с социологией Вебера. При этом Вебер, конечно, вовсе не противопоставляет материальные факторы сознанию и вере. Он пишет: «Интересы (материальные и идеальные), а не идеи непосредственно определяют действия человека. Однако картины мира, которые создаются „идеями“, очень часто, словно стрелки, определяют пути, по которым динамика интересов движет действия дальше». Э. Хобсбаум справедливо заметил: «Точно так же, как Вебер многому научился у Маркса, не переставая оставаться при этом антимарксистом, нет никаких причин, чтобы марксистам не научиться многому у Вебера, не превращаясь в веберианских либералов». Прямо скажем, мы у Вебера не учились — и теперь практически не учимся. В упрощенном истмате Бухарина проблемы столкновения с иррациональным как будто не существует. В его истматовской модели существуют интересы, объективно данные материальными условиями. И задача лишь в том, чтобы адекватно их понять и познать объективные законы развития. При этом сама идея о значительной автономии общественного сознания от базиса, о существовании собственной логики развития надстройки исключается практически полностью. Опыт же показывает, что надстройка, сознание уязвимы и могут быть испорчены или даже разрушены без прямой связи с материальными условиями жизни. С помощью целого ряда приемов у значительной части населения удается отключить способность к структурному анализу явлений — анализ сразу заменяется идеологической оценкой. Отсюда — кажущаяся чудовищной аморальность, двойные стандарты. На деле же болезнь опаснее: люди становятся неспособны именно анализировать («верую, ибо абсурдно»). Осознание этого затрудняется кажущимся парадоксом: именно крайне рационалистический тип мышления, давшего человеку главный метод науки, при выходе за стены лаборатории может послужить средством разрушения логики (рациональности). Крупный современный экономист Л. фон Мизес предупреждал: «Склонность к гипостазированию, т.е. к приписыванию реального содержания выстроенным в уме концепциям — худший враг логического мышления». Наши экономисты только этим и занимаются, но к этому их подготовил уже официальный истмат, придавший «выстроенным в уме концепциям» звание объективных законов. Вебер в своих трудах как раз прилагал большие усилия, чтобы не допустить отождествления мышления и бытия, тенденция к которому уже намечалась в философии Гегеля. Вебер выступал против фетишизации теории, которая, будучи высшим продуктом рационального мышления, превращалась в инструмент иррациональности, если приобретала ранг фетиша. Вебер подчеркивал, что логическая упорядоченность теории может привнести «утопический» элемент в познание, и потому он подчеркивал, что историческая действительность в каждой «точке» и в каждый «момент» выступает как нечто уникальное и неповторимое. А следовательно, не подчиняющееся никакому «объективному закону». Теория («утопия», закон) необходима исследователю, как инструмент — как микроскоп или телескоп — для выявления тенденций в развитии общественного процесса. Но вера в то, что теория полностью адекватна самой действительности означает поражение рациональности. Истмат был полон такой веры. — 85 —
|