|
Так почему же капитал «бьет с обеих ног»? Почему феодал и рабовладелец воплощают единство власти и собственности, а капиталист выносит свое властное измерение за рамки производства и собственности и воплощает его в бюрократе, в государстве, да так, что государство, бюрократия начинают противостоять обществу в целом? Резонно возникает и следующий вопрос: что же, до капитализма не было ни государства, ни бюрократии, ни политики? Здесь нет места на историко-теоретический экскурс в науку о власти, которую я предпочитаю называть не политологией, а кратологией. Это особая тема. Ограничусь лишь несколькими замечаниями. Разумеется, аппараты управления существуют во всех мало-мальски сложных системах власти, иногда разрастаясь до империи. Но аппарат — это позвоночник. По нему нельзя сказать ни о социальной природе власти, ни об историческом типе ее организации. Чиновник — везде и всегда чиновник. Но чиновник — далеко не везде и не всегда бюрократ. Рыба, крокодил и тигр — позвоночные, но они принадлежат к различным классам. То, что мы называем «государством» при капитализме, выполняло принципиально иные функции в докапиталистических обществах. В свою очередь, аппарат власти при капитализме начал выполнять такие функции, которые не существовали и в которых не было нужды до капитализма. Не случайно сам термин «государство» в том смысле, в котором мы употребляем его ныне, вошел в обиход в XVI в., а запущен был, по-видимому, Макиавелли («lo stato») в конце XV в. Почему же не раньше? VIIВ докапиталистических системах социальное насилие встроено в производственные отношения — внеэкономические. Отчуждение воли раба, крепостного, низведение из до природных объектов дано в самих отношениях производства, которые, следовательно, субстанциональны, как и само производство. Эксплуататор выступает по отношению к эксплуатируемому как носитель власти и собственности одновременно, в их нерасчлененном виде или в таком виде, когда наметившаяся расчлененность не зафиксирована институционально и ценностно. Следовательно, в докапиталистических системах эксплуататор выступает прежде всего как угнетатель, и угнетение гарантируется на уровне организации самого производства. Поэтому здесь нет необходимости обособления социального насилия от сферы отношений производства и превращения его в особый институт, противостоящий обществу. Производственные отношения капитализма носят экономический характер обмена одного товара — овеществленного труда, на другой — рабочую силу и как таковые охватываются рынком. Но остается целый пласт отношений — неэкономических и непроизводственных, которые рынком не охватываются и не регулируются. В результате перед капитализмом — и вообще впервые и истории — возникла проблема систематической регуляции неэкономических и непроизводственных отношений индивидов, которые в процессе производства выступали лишь в качестве экономических агентов. Для этого-то и понадобился особый орган социального насилия (или, более мягко, принуждения), вынесенный за рамки производственных отношений. Органом этим стало государство. Его появление отразило тот факт, что выделение экономических отношений из производственных, сжатие производственных отношений до экономических означало по сути разделение единого комплекса на экономические и политические отношения. Homo politicus родился одновременно с Homo oеconomicus. Исторически государство как «lo stato» «новых монархий», которые стали появляться в Западной Европе во второй половине XV в. и которые современники сразу же противопоставили традиционным средневековым монархиям, было таким же результатом разложения феодализма, как и капитал. Они были как бы параллельны друг другу. Со временем эти два продукта социального разложения установили между собой тесную связь. Государство логически явилось социальной (т. е. политической) функцией капитала, хотя исторически вовсе не было порождено им. — 22 —
|