Порабощенный разум

Четыре портретных главы «Порабощенного разума» — четыре «характера».

Один из польских литературоведов даже сравнил эти главы книги Милоша с книгой «Характеры» античного философа Феофраста.

Еще один характер представлен в последней главе книги. Безымянный «друг-философ» — это Тадеуш Юлиуш Кроньский, историк античной философии и философии Нового времени, главным образом гегельянства; Кроньский мало написал, рано умер, русскому читателю его работы неизвестны. В «Порабощенном разуме» он представлен полемично и иронично, в книге «Родная Европа» (1958) Кроньскому, своим диалогам и спорам с ним Милош посвятил почти целиком всю последнюю главу, по преимуществу лиричную. В гораздо более поздней дневниковой книге «Год охотника» (1990; дневник с 1.8.1987 по 30.7.1988) Милош вспоминает о мощном «историческом воображении» Кроньского. Милош близко общался с Кроньским в годы оккупации в Варшаве, многим обязан ему, гегелевская философия истории Кроньского — в противовес кошмару, бреду, абсурду оккупационной действительности — могла в тот момент показаться мыслящему человеку якорем спасения. С годами, однако, Милоша стало тяготить поклонение «богине Истории», «исторической необходимости». В его поэме «Поэтический трактат» (1957) «Дух Истории» изображен как чудовищное божество с цепью из высохших человеческих голов на шее. Долгие годы диалога Милоша с философией Гегеля закончились. Именно поэтому он может теперь отдать дань благодарности гегельянцу Кроньскому.

С «другом-философом» Милош полемизирует в главе «Балты». Основным же содержанием этой последней главы книги «Порабощенный разум» является судьба трех народов Прибалтики — литовцев, латышей, эстонцев — народов, «тела которых растоптал слон Истории».

Важную роль в смысловой и поэтической структуре книги Милоша имеет эпиграф. Эпиграфом к своей книге Милош взял слова не профессионального философа, а мудрого человека, какие встречаются среди так называемых простых людей. Слова безымянного и безвестного «старого еврея из Прикарпатья». Мудрое предостережение о бессовестности тех людей, которые претендуют на «стопроцентную правоту». Этот эпиграф придает книге совсем новое измерение: исследование ситуации только интеллектуалов только нескольких стран Восточной Европы на коротком отрезке времени (1945–1953) сразу же оборачивается размышлением о вековых устоях жизни народа и народов и о тех «злодеях, разбойниках, прохвостах», которые то и дело угрожают устоям жизни и самой жизни народов, пытаясь навязать людям очередную «стопроцентную правоту», очередное «единомыслие».