|
Зимний день короток. Незаметно под посвист метели пришел и вечер. Едва стало темнеть, когда мы пришли в поселок Веселые Терны. Здесь нас уже ждали. Небольшими группами, по пять — семь чело век, разведчиков быстро развели по домам на ночлег. Не успели разместиться на новом месте, как последовала команда получать продукты. Канаев, как старший по званию, выделил хозяйственного Пчелинцева, но тот скоро вернулся и сообщил, что донести продукты он не может и ему нужна помощь хотя бы одного человека. Мы недоуменно переглянулись. Как правило, на ужин сухим пайком каждому выдавали по полтора-два сухаря да по маленькой банке консервов на отделение. Канаев выделил еще одного — Шапорева, и они ушли. Не прошло и четверти часа, как они вернулись с горой расфасованных продуктов, которые начали выкладывать на стол. Места на столе не хватило, придвинули широкую лавку. Каждый из нас получил тушенку, сливочное масло, водку, сухари, концентрат, а также белоснежные маскхалаты и по добротному вещмешку, вероятно специально пошитому. Размеры вещмешков были немного больше обычных. Глядя на гору продуктов, я понимал, что это не без основания. Родина дала все, что она в состоянии была дать, проявила особую заботу о нас накануне выполнения специального задания. Но это будет завтра-послезавтра. А сегодня по предложению Канаева мы единогласно решили устроить хороший ужин. Вскоре у пылающей жаром печки ловко хлопотала средних лет хозяйка, вызвавшаяся помочь нам, и скоро на столе появилась дымящаяся, аппетитно пахнущая картошка, по-царски сдобренная свиной тушенкой. Вскрыли и пару бутылок водки, к которой хозяйка принесла миску хрустящих огурчиков. Я наблюдал, как, судорожно морщась, не пил, а цедил ледяную водку Соболев, затем, как выброшенный на берег окунь, он жадно глотал ртом воздух. На глазах Канаева даже слеза выступила. Были и непьющие, их подзадоривали, но некоторые так и не согласились. От тепла и выпитого у всех порозовели щеки, заблестели глаза. Все оживились. В комнате стало шумно и весело. — Я что? Вот дед пил, — похвалялся Шапорев, свысока поглядывая на нас, с аппетитом закусывая, жмуря от наслаждения глаза, — вот это — да! Однажды он выпил четверть самогонки, потом сутки спал, а во сне только мычал. Человек, — философствовал он, — раз только пьет. Остальное — похмеляется! — Кончай базар! — как-то с неудовольствием процедил Канаев. — Тоже мне петухи. Через пятнадцать минут — всем спать! — А ты что на меня, Канаев, так смотришь? Я злость в себе распаляю. — 96 —
|