|
И все же главным человеческим качеством Семена Марковича была, пожалуй, его увлеченность. Увлеченность работой, людьми, для которых разведчик был не только «коллегой по общему делу» и обаятельным парнем, но и преданным и искренним другом, которому просто нельзя было отказать во внимании и помощи. Твен (таким был оперативный псевдоним С.М. Семенова, взятый им «взаймы» у его любимого писателя Марка Твена), казалось, никогда не знал покоя — всегда в деле. То он взахлеб рассказывал коллегам что-то интересное, то мастерил какие-то не всегда понятные приспособления для домашней мастерской или вычерчивал на грифельной доске схемы своих таинственных разведывательных поездок. Иногда он, с головой уходя в дело, буквально забывал все вокруг. — Твен! — ответа не последовало. — Твен! — тишина. — Твен, откликнись же наконец! — далее следовала длинная заковыристая фраза… Роль знаменитой тетушки Полли и шкодливого Тома Сойера в этом импровизированном диалоге почти дословно повторили более полувека назад в нью-йоркской резидентуре два вполне достойных и весьма уважаемых человека — резидент советской разведки и один из его самых активных оперативных работников. Ни один из них никак не походил на своих литературных прототипов. Резидент был высок, величав, с заметной военной выправкой. Оперработник был полной противоположностью: маленький, стремительный, словно ртутный шарик, вырвавшийся на волю из разбитого термометра. Правда, в момент приведенного выше диалога Твен сидел у складного дачного столика не шелохнувшись, боясь расплескать киселеобразную, резко пахнущую жидкость в небольшом термосе, который он только что достал из холодильника. Нужно было решить задачу по изготовлению контейнера, в котором «кисель» отправился бы в Москву. Твен был так увлечен своим делом, что не слышал обращенного к нему голоса резидента, решившего еще раз напомнить, что завтра диппочта, что все оперативные и личные письма должны быть упакованы сегодня, что дежурный дипломат отличается повышенным педантизмом и ни за что не возьмет и спичечного коробка после «закрытия почты». «Самогонную брагу», как назвал содержимое термоса сам Твен, он получил накануне поздно вечером в одном из нью-йоркских баров. Это был штамм очищенного пенициллина — того самого чудо-лекарства, которое позарез нужно было советским госпиталям, чтобы спасти жизни тысяч раненых в последние месяцы Второй мировой войны. Американские союзники были щедры на готовое лекарство, отпускали партии пенициллина в кредит, но когда речь заходила о технологии производства этого эффективнейшего по тем временам медицинского средства, тут, как говорится, «дружба — дружбой, а табачок — врозь». А что значит партия лекарства на целый фронт? Капля в море, не более того. Вот и пришлось энергичному Твену действовать в условиях, приближенным к боевым. Ему к этому было не привыкать. Надо — так надо. «Родина-мать зовет!» — повторял он слова известного в те дни военного плаката. — 234 —
|