Записные книжки

7 января

Здесь есть узенький канал, около фута шириной, который идёт между зелёными полями пшеницы. Вдоль него есть тропа, и вы можете идти по ней достаточно долго, не встретив ни души. Этим вечером на ней было особенно тихо и спокойно; и толстая сойка с поразительно яркими синими крыльями пила воду в этом канале; сойка была жёлто‑коричневая с этими своими потрясающими синими крыльями; она не относилась к числу скандальных соек, и вы могли подойти к ней почти вплотную, без того, чтобы вас обругали. Она глядела на вас в удивлении, вы смотрели на неё со вспышкой симпатии; она была толстая, довольная и очень красивая. Сойка выжидающе смотрела, что вы будете делать, и поскольку вы ничего не делали, она успокоилась и вскоре улетела, не издав ни единого звука. Вы встретили в этой птице всех птиц, когда‑либо появлявшихся на свет, — это сделала та вспышка. Это не была хорошо спланированная, продуманная вспышка; она просто произошла, с интенсивностью и неистовством, само потрясение от которых остановило всякое время. Но вы шли по этой узкой тропе дальше, мимо дерева, которое стало символом храма, так как там были цветы и грубо размалёванный образ, идол, а храм был символом чего‑то другого, и это что‑то другое в свою очередь было гигантским символом. Слова, символы, подобные флагу, стали ужасающе важными. Символы были пеплом, который питает ум, а ум был бесплоден, и мысль рождалась в этой пустыне. Она была умной, изобретательной, как всё, что выходит из бесплодного, иссушающего небытия. Но дерево было великолепным, на нём было полно листьев, оно давало приют множеству птиц; земля вокруг него была подметена и содержалась в чистоте; люди построили вокруг дерева платформу из глины, и на ней стоял идол, прислонённый к толстому стволу. Листок погибает быстро, но каменный идол — нет; он будет стоять, разрушая умы.

8 января

Ранним утром солнце стояло на воде, и в лучах его вода ярко поблёскивала, почти слепя глаза; лодка рыбака пересекала блистающую дорожку, и лёгкий туман ещё оставался среди деревьев на противоположном берегу. Река никогда не бывает неподвижной, всегда есть движение, танец из бесчисленных па, и в это утро она была очень живой, делая деревья и кусты тяжёлыми, вялыми, что вовсе не относилось к птицам, которые перекликались и пели, и попугаям, издававшим поблизости пронзительные крики. Эти попугаи жили в тамариндовом дереве рядом с домом, и они и прилетали и улетали весь день, неугомонные в своих перелётах. Их лёгкие зелёные тела светились на солнце, и красные кривые клювы казались ярче, когда они мелькали мимо. Полёт у них быстрый и резкий, и вы могли увидеть их среди зелёных листьев, если смотрели внимательно, там они становились неуклюжими и не такими шумными, как при полёте. Было рано, но все птицы вылетели задолго до того, как солнечные лучи упали на воду. Даже в этот час река проснулась со светом небес, и медитация была обострением безмерности ума; ум никогда не спит, никогда не бывает полностью бессознательным; проявления его были и тут, и там, обостряемые конфликтом, болью, притупляемые привычкой и скоропреходящим удовлетворением, и каждое удовольствие оставляло за собой след страстного желания. Но все эти затемнённые коридоры и галереи не оставляли места для полноты ума. Они стали невероятно важными, им всегда придаётся наседающее значение актуальности, безмерное же отодвигается в сторону ради малого, безотлагательного. Безотлагательное — время мысли, а мысль не может разрешить никакой проблемы, кроме механической. Но медитация — не путь машины; её нельзя смонтировать с целью куда‑то добраться; это не лодка для переправы на другой берег. Нет никакого берега, никакого прибытия, и подобно любви, она не имеет мотива. Она есть бесконечное движение, действие которого проявляется во времени, но не является действием времени. Всякое действие безотлагательного, времени, — почва скорби; ничто не может вырасти на ней, кроме конфликта и боли. Медитация — осознание этой почвы; не проводя различия, она никогда не позволяет семени пустить корни, будь они приятны или болезненны. Медитация есть исчезновение, смерть переживания. И только тогда есть ясность, свобода которой — в видении. Медитация — это необыкновенное блаженство, которого не купить на рынке; ни гуру, ни ученик не могут иметь к нему отношения; всякое следование чему‑то или за кем‑то и лидерство должны прекратиться так же легко и естественно, как лист падает на землю.