|
Объясняя Пахомов водил по картинке кончиком зажима, оставаясь стерильным. Но теперь ляп дал боцман – он ткнул пальцем в перчатке в книжку, оставив там красное пятно: «Так шо, мне в эту дырку к тебе прям в брюхо руками лезть?» Доктор крайне вымученно улыбнулся: «Да, только перчатку смени и спирт на руки». Пахомов чувствовал себя все хуже и хуже, и контролировать ситуацию ему становилось тяжело. «Давайте, ребята, побыстрее, хуево мне. За кишки потянете, могу отключиться. Тогда вам замполит один будет эту книжку читать.» В брюшную полость вошли быстро и без проблем. Брюшину сам Пахомов подхватил пинцетом и боцман без колебаний ее рассек одним движением, приговаривая: «Брюхо як у сёмги, а икры нэма!». Потом попытались подвинуть слепую кишку для забрюшинной анестезии. Тут и началась пытка! У Пахомова выступили слезы, его пробила дрожь с холодным потом. Через стон он сказал: «Стойте, мужики, очень больно! Плесните на кишку пару шприцов новокаина, может поможет, а потом продолжим.» Вне зависимости от обезболивающего эффекта, он решил терпеть и стиснул зубы. Плеснули. Подождали минуту и опять полезли куда-то колоть. Вроде боль немного стихла, не все равно, когда тянули кишку она оставалась на грани переносимости. Слезы полились ручьем, а стоны доктор уже и не сдерживал. «Бляди, давайте отросток в рану!!! Мочи больше нет.» Боцман в очередной раз сказал свое заклинание «а якось воно будэ» и решительно запустил руку в рану. Пахомову показалось, что с кишками у него попутно выдирают и сердце. Внезапно боль унялась. Левая рука боцмана все еще утопала где-то в Пахомовском брюхе, а правая рука бережно, двумя пальчиками, вертикально держала весьма длинный багрово-синий червеобразный отросток. Брыжейки практически не было, все сосуды шли прямо по стенке аппендикса. К ране вплотную прижималась слепая кишка. Пахомов схватил лигатуру и попытался приподняться. Замполит поддерживал его под плечи. Напряжение брюшной стенки опять пробудило боль и Пахомов заговорил с подвыванием: «Щааас, я-ааа тебя-ааа, суку, апендюка, перевяжу!» Перевязал. Хорошо ли, плохо – сил нет переделывать. Уже лежа и глядя в зеркало перевязал еще раз. Потом окрасил йодом своего больного червяка и отсек его. Замполит заорал «Есть операция!!!» и подставил банку с формалином. Отросток плюхнулся в банку, а культя и слепая кишка опять ушли в рану. «Блядство. Боцман достань опять, так что б обрубок мне был виден! Ушить надо!» Пытка повторилась снова и закончилась тем же – странно и совсем не по хирургически выкрутив руки боцман снова вытянул слепую кишку. Он сильно и больно давил на брюхо. Картина такой ассистенции совершенно не походила на то, что делали в клиниках. Слабеющей рукой Пахомов взял иглодержатель с кетгутом. «Только бы не проколоть кишку насквозь!» Он еще раз прижег культю отростка йодом и попытался подцепить иголкой наружный слой цекума. Выходило плохо. Иглодержатель перешел в руки кока. У того тоже выходило не лучше – кое где нить прорвала ткани, но местами держала. Попытались затянуть кисет. Получилось довольно некрасиво, но культя отростка утопилась. «Ладно, не на экзамене, сойдет и такая паутина. Вяжем.» Узел Пахомов завязал сам. Показал как надо шить брюшину простейшим обвивным швом. На это дело пошел боцман, твердя свою мантру «а якось воно будэ, а шо – як матрас штопать!» Потом лавсаном ушили апоневроз. Узлы были несколько кривые, но фасция на удивление сошлась весьма ровно. Просто брюшная стенка была настолько перекачана новокаином, что ее Пахомов уже шил сам, практически не ощущая никакой боли. Сам он и закончил операцию, наложив швы на кожу. Швы, правда, тоже были далеко не мастерские – кое где выгладывали «рыбьи рты» от неправильно сошедшихся краев под узлом. Да плевать – лишь бы не разошлось, а уж уродливые рубцы на брюхе как-нибудь переживем. — 79 —
|