|
И теперь это неотъемлемая часть мировой культуры. Я, как вода, в сей мир притек, не зная, Ни для чего, ни из какого края; И из него, как ветер через степь, Теперь несусь – куда, не понимая. «Теперь несусь – куда…» В вечность! Всё, что видим мы, – видимость только одна. Далеко от поверхности мира до дна. Полагай несущественным явное в мире, Ибо тайная сущность вещей – не видна. Не видна, не видна… А что на поверхности? Что видно? Дата? И то не точна. 1048 или… Вопросы, вопросы, вопросы… И чем больше вчитываешься в строки его четверостиший, носящих таинственное и манящее название «рубаи», тем больше убеждаешься в том, что не все загадки мировой литературы разгаданы, а, впрочем, стоит ли идти до конца? Не исчезнет ли та прелесть чеканных строк и цветистых сравнений, не исчезнет ли этот душный аромат восточных благовоний и утренних роз, запах старого вина и солнечный луч на персидском ковре, расстеленном в саду под сенью пышных дерев? Одно из самых первых изданийОмар Хайям. А имя-то какое чеканное! Перевод известен – «палаточник». Семья? Да ремесленники, кто же еще! Шатры и палатки для купцов и торговцев… Средств достаточно, чтобы дать способному мальчику образование. Палаточник! «Мастер, шьющий палатки из шелка ума…». Палаточник! «Мудрец», «Царь философов Запада и Востока», «Доказательство истины» – неслучайно уже при жизни он был удостоен этих титулов от своих земляков… Но звучат ли здесь слова о его Поэзии? Не за ученые ли занятия все эти звания? Конечно, астрология и математика, астрономия и физика – вот они, подлинные занятия великого! Да еще и философия, правоведение, история и теософия, мудреная наука «корановедение» (это мы так называли бы ее сейчас)… Юноша, закончивший одно из лучших на Востоке медресе в Нишапуре, учившийся в Балхе и Самарканде, овладевший всем комплексом наук, входящих в круг средневековой восточной образованности, безусловно, не мог оставаться безвестным поэтом, но ему, в совершенстве овладевшему арабским и родным персидским, знающему так много (и так мало, как казалось самому), было просто невозможно остаться в стороне от соревнований поэтов и музыкантов, от чтения и сочинения стихов, да, в конце концов, от посвящения любимым нескольких волшебных и страстных посланий! Малик-шахОн держит эти строки в памяти, чтобы потом старый калам начертал их на коже… Он держит их в памяти так же, как загадочные знаки и буквы «Альмагеста» Птолемея, чей арабский перевод по прочтении семи раз запомнил наизусть. Поистине, феноменальная натура – в промежутке между игрой в шахматы и романтическим свиданием набросать трактат по математике, предвосхитив на много сотен лет самого Ньютона с его биномом (Хайям, вероятно, открыл эту формулу, действительно, первым). Двор наследного принца в Бухаре по заслугам оценил молодого математика, а служба эта стала еще и дорогой к самому Малик-шаху в Исфаган – столицу персидского государства Сельджукидов. Двадцать лет плодотворнейшего труда в одной из крупнейших средневековых обсерваторий… И блестящий итог – точнейший календарь, в основу которого был положен тридцатилетний период, включавший восемь високосных годов, идущих через четыре года семь раз и один раз через пять лет… Да, говорят, этот календарь, названный «Календарем Малик-шаха», превосходит и нынешний, но утрачен, безвозвратно утрачен, как и бесценные «Астрономические таблицы». Не сохранился и тот математический трактат с великой формулой и между делом открытым методом извлечения корней из целых чисел… Все поглотило время, оставив нам только строки «Рубайата», вызывающие огромное количество споров, переводимые бессчетное количество раз, толкуемые многими и по-разному… — 2 —
|