Мелье

Если бы действительно было божество, требующее от людей определенного поклонения и культа, то оно и потребовало бы этого со всей ясностью. Между тем по главным пунктам веры и культа люди никак не могут согласиться между собой. Тут Мелье с охотой возвращается к вопросу о множественности религий в мире, включая мусульманство, буддизм, конфуцианство.

С великолепной силой разбивает Мелье доводы богословия, будто для того бог и делает несовершенными творения этого мира, чтобы через их несовершенство в конце концов постигалось совершенство его самого. «Что сказали бы вы о государе или монархе, который позволил бы опустошить свои владения или владения своих соседей, чтобы обнаружить дотом силу своего могущества? Что сказали бы вы о враче, который напустил бы заразные заболевания, чтобы показать свое умение лечить их? Что сказали бы вы о судье, который провоцировал бы преступления и затем предавал строгой каре совершивших их, чтобы явить этим свое правосудие?»

Огромное приложение, или, если угодно, небольшой дополнительный трактат, Мелье посвятил обзору ошибочного и истинного в философии Декарта и его последователей-картезианцев. Этот малый трактат — творение высокого мастерства. Безупречно доказана нелогичность той уступки, которую делает Декарт богословию, усматривая нечто сверхъестественное, божественное в способности нашего ума мыслить бесконечность. Но великолепно схвачена и передана ценность его материалистической, атомистической картины мира. Эти страницы, как бы по второму заходу, вводят читателя в поразительную для начала XVIII века по стройности и законченности материалистическую систему Мелье.

В сущности, почти целиком на триумфальной полемике с философией Декарта (отчасти и Фенелона) построено последнее, восьмое доказательство, венчающее труд Мелье. Это опровержение всех выдвигавшихся философами соображений в пользу нематериальности и тем самым бессмертности человеческой души.

И в самом деле, душа как особая субстанция, многие свойства которой, в особенности высшие мыслительные свойства, казалось, не могут быть научно объяснены, стала последним прибежищем религии даже в полуматериалистической философии XVII века.

Непоследовательность, компромиссность вольномыслия ни в чем так ясно не проявились, как в сохранении для бога этого убежища — духовной, необъяснимой, бессмертной души. Таков неисправимый грех картезианства. Бог спрятался в скорлупу души, но из этой крепости заново навис над всем миром — неустранимое, несократимое потустороннее начало.

Но против духа примирения либертинов восстал дух непримиримости Мелье. В этом великий исторический смысл «Завещания». В своем восьмом доказательстве Мелье одним ударом меча рассек последнее прибежище божества.