|
Удивительным прозрением Альберта Эйнштейна, ставшим основой общей теории относительности, была идея, что природу гравитации можно понять, если приравнять к нулю тензор Римана-Кристоффеля, записанный в сокращенной форме. Но это утверждение могло быть принято только потому, что удалось получить детальные математические следствия из полученного уравнения, выяснить, следуют ли из него выводы, отличные от тех, что дает теория тяготения Ньютона, а затем поставить опыты, в которых природа подаст свой голос в пользу той или иной теории. В трех замечательных экспериментах — отклонении света звезд при прохождении вблизи Солнца, изменении орбиты Меркурия, ближайшей к Солнцу планеты, и красном смещении в сильном гравитационном поле — природа проголосовала за Эйнштейна. Но без этой экспериментальной проверки лишь немногие физики признали бы общую теорию относительности. В истории физики есть немало гипотез, почти сравнимых по остроумию и элегантности с теорией Эйнштейна, которые были, однако, отвергнуты, потому что не выдержали проверки опытом. На мой взгляд, наша жизнь была бы намного лучше, если бы такая проверка, а также готовность отвергнуть гипотезы, которые ее не выдержали, были бы обычными для социальной, политической, экономической, религиозной и культурной сторон нашего бытия. Я не знаю ни одного крупного достижения науки, которое не потребовало бы совместной работы обоих полушарий головного мозга. В искусстве это не так, поскольку там, очевидно, не может быть поставлен эксперимент, с помощью которого способные, преданные своему делу и непредубежденные исследователи могли бы прийти к одинаково всех устраивающему выводу по поводу того, какая работа действительно является великой, а какая — нет. В качестве одного из примеров я мог бы привести ют факт, что все ведущие французские искусствоведы, журналы и музеи конца XIX — начала XX века целиком отрицали французский импрессионизм, а сегодня о тех же самых художниках те же самые авторитеты говорят, что они создали шедевры. Не исключено, что столетие спустя маятник их мнений опять отклонится в другую сторону. Эта книга сама по себе представляет упражнение в распознавании образов, попытку понять нечто в природе и эволюции человеческого разума, используя в качестве ключей данные различных наук и мифов. Это в значительной своей части правополушарная деятельность, и, работая над этой книгой, я многократно просыпался среди ночи или в ранние утренние часы от приятного ощущения некоего озарения. Но то, насколько озарения эти соответствуют истине, — а я полагаю, что многие из них нуждаются в серьезной проверке, — зависит от хорошей пли плохой работы левого полушария моего мозга, а также от ответа на вопрос: придерживаюсь ли я той или иной точки зрения лишь потому, что не знаю данных, ей противоречащих? Когда я писал эту книгу, мне много раз приходило в голову, что она может служить своего рода метапримером: ее замысел и его воплощение иллюстрируют ее содержание. — 99 —
|