Поколение Тени Смертной почти полностью вымерло, и его потомство появилось в исключительно травмирующих условиях умирающего мира. Согласно одному исландскому преданию, во время мрачного Фимбульветра (зимы перед гибелью богов) выжила только одна человеческая пара. Все это должно было отложиться в реально чрезвычайно богатой, но обреченной на подавление подсознательной человеческой памяти. Один из моих друзей, зная о моих разысканиях, послал мне следующее стихотворение Байрона «Тьма»: «Я видел сон, не все в нем было сном. Погасло солнце яркое, и звезды Без света, без путей в пространстве вечном Блуждали, и замерзшая земля Кружилась слепо в темноте безлунной. За утром утро шло без света дня, О всех своих страстях забыли люди, И в ужасе застыли осе сердца В эгоистической мольбе о свете. Все жили у костров: дворцы'и троны Монархоз венценосных, и дома, И хижины; домашние все вещи Сжигались – так исчезли города, Сходились люди у жилищ горящих, Чтобы друг на друга раз еще взглянуть, А жившие у факелов вулканов Счастливее других себя считали. Весь мир жил в ужасе одной надеждой; Леса зажгли, но и лесной пожар Недолго длился, догорали с треском Стволы деревьев – и сгущался мрак. А пламени отчаянные вспышки Какой-то неземной, ужасный вид Всем лицам придавали, и одни, Упавши ниц, рыдали, а другие Задумчиво сидели улыбаясь; А третьи погребальный свой костер Питали топливом и беспокойно Глядели ввысь, на сумрачное небо, Покров земли умершей, и, во прах Повергнувшись, с проклятьями вопили, Зубами скрежеща; и птицы с криком Махали крыльями, боясь взлететь, Все звери стали робкими, ручными, Гадюки ползали у ког толпы, Шипели, извиваясь, не кусая… … Любовь исчезла: Одна лишь мысль осталась на земле – О смерти неизбежной и бесславной. Всем внутренности волчий голод грыз, И люди мерли, их не хоронили; И жадно тощие съедали тощих. Пустынею безлюдной стал весь мир, Лишенный света, зелени и жизни, Стал комом смерти, комом твердой глины…» (Пер. М. Зенкевича) Эта фантазия Байрона не родилась по воле поэта, извлекающей творческий эликсир из ничего, оживляющей образы и ситуации, им изобретенные и никому больше не известные. Детали этого стихотворения – вулканы, сверкающие во тьме, внезапно обезлюдевший и обнищавший мир, стаи обезумевших от страха диких птиц, которые порхали над землей, пребывавшей в тисках голода и отчаяния, – казалось, явились отзвуком каких-то древних воспоминаний. Байрон, по-видимому, не осознавал сходства с ситуацией времен Исхода и блужданий в пустыне, когда он развернул перед читателями эту картину мира, близящегося к концу. Но именно так выжившие после первого удара, столь разрушительного, как мы знаем, должны были видеть свое существование в мире погибающем и не подлежащем воскресению: разве это не то самое реальное событие, которое было похоронено в человеческой душе более тридцати веков – унылая картина, где стаи птиц безнадежно парят над землей среди оголодавших путников в мире, окутанном пеплом? — 68 —
|