|
Возникновение легенды о призвании князей Б. А. Рыбаков связал с историей Великого Новгорода: «Стремление новгородцев в XI–XII вв. обособиться от власти киевских князей, широкие торговые связи Новгорода со Скандинавией, использование новгородскими князьями в борьбе с Киевом наемных варяжских отрядов (Владимир и Ярослав в начале их деятельности) — все это в сочетании с тенденцией избирать себе князя и породило в новгородском летописании XI–XII вв. вымыслы о призвании варяжских князей и затем отождествление варягов с русью».32 Впоследствии Сильвестр, стремясь оправдать призвание Мономаха в Киев, воспользовался новгородской летописью и внес ее рассказ в отредактированную им Повесть временных лет.33 Б. А. Рыбаков полагает, что к тому моменту, когда на Севере славянского мира появились отряды варягов, в Среднем Поднепровье уже сложилась Киевская Русь. «Варяги-пришельцы не овладевали русскими городами, а ставили свои укрепленные лагеря рядом с ними».34 Автор признает реальность Рюрика, но сомневается в двух других героях легенды — Синеусе и Труворе, считая их происхождение анекдотическим. Такое происхождение «братьев» Рюрика «говорит нам и о степени достоверности всей легенды в целом. Она сфабрикована, очевидно, из различных преданий и рассказов, в которых историческая правда сплеталась с вымыслом, окружившим описание событий, происходивших за два столетия до их записи. Источником сведений о Рюрике и его „братьях”, вероятнее всего, был устный рассказ какого-нибудь варяга или готландца, плохо знавшего русский язык».35 Важно отметить, что Б. А. Рыбаков допускает наличие «исторической правды» в легенде. Примечательно и то, что он выделял «норманнский период» в истории Руси, охватывающий три десятилетия, от 882 до 911 г., когда «власть в Киеве захватил норманнский конунг Олег, ставший на время киевским князем».36 Впрочем, княжение варяга Олега в Киеве — незначительный эпизод, излишне раздутый проваряжскими летописцами и позднейшими историками-норманистами. В книге Б. А. Рыбакова, вышедшей в свет сравнительно недавно, фигурирует уже новгородец, «плохо знавший шведский язык», поскольку «принял традиционное окружение конунга за имена его братьев»: Синеус — sine hus («свой род») и Трувор — thru varing («верная дружина»).37 Достоверность легенды в целом невелика. «Было ли призвание князей, или, точнее, князя Рюрика?» — спрашивает Б. А. Рыбаков. Он полагает, что «ответы могут быть только предположительными. Норманнские набеги на северные земли в конце IX и в X в. не подлежат сомнению. Самолюбивый новгородский патриот мог изобразить реальные набеги „находников” как добровольное призвание варягов северными жителями для установления порядка. Такое освещение варяжских походов за данью было менее обидно для самолюбия новгородцев, чем признание своей беспомощности. Могло быть и иначе: желая защитить себя от ничем не регламентированных варяжских поборов, население северных земель могло пригласить одного из конунгов на правах князя с тем, чтобы он охранял его от других варяжских отрядов. Приглашенный князь должен был „рядить по праву”, т. е. мыслилось в духе событий 1015 г., что он, подобно Ярославу Мудрому, оградит подданных какой-либо грамотой».38 Б. А. Рыбаков не выделяет теперь «норманнский период» в истории Руси конца IX — начала X в. Источники, по его мнению, «не позволяют сделать вывод об организующей роли норманнов не только для давно организованной Киевской Руси, но и даже и для той федерации северных племен, которые испытывали на себе тяжесть варяжских набегов. Даже легенда о призвании князя Рюрика выглядит как проявление государственной мудрости самих новгородцев».39 — 50 —
|