Сила искусства способна утешить душу арестанта«Ты нам, Каравай, не про апельсины рассказывай, которые мы уже давно съели, а резани‑ка ты нам романенку какую». Так Караваева заключенные просили рассказать «роман» – страшную или любовную историю на сон грядущий. Караваев хитро щурился и начинал: «Вот намерился парень жениться на девице, а та была полька. Полька эта возьми и помри в день свадьбы. Родители невесты, шляхи богатые, не придумали ничего лучше, как мешочек с золотыми – приданым к свадьбе – в гроб положить. А гроб тот поставили в семейном склепе, под замком. Парень, не будь дурак, думает – пойду как я ночью к своей невесте, да и заберу у нее приданое. Сломал он ночью замок, заходит в склеп, крышку гроба отодвигает. Лежит его невеста будто и не умирала – румяна да бела. Взял парень у изголовья мешок с золотыми. Хотел было крышку гроба на место поставить, как увидал, что на пальцах невесты перстни все золотые. «Чего добру пропадать», – думает. Стал снимать эти перстни. Все снял, а с мизинца самый красивый перстень снять никак не может. «Да что ж такое, зацепился за что?» – поднес он свечу – посмотреть. А невеста его возьми да согни мизинец, медленно так – не отдает, значит, перстень. Тут парень весь испариной покрылся; бежать он хотел – да ноги не идут. Смотрит он на невесту: на лицо ее белое, а оно уж ухмыляется. И как схватит его полька за горло: «Отдай мои злотые!» «А‑а‑а, – кряхтят зеки от удовольствия – хорошую «романенку» ты резанул сегодня». – И бредут спать. И вот уж все заснули. Храп и сдавленный кашель расходятся кругами под низким потолком барака. И вдруг Караваев чувствует, что его кто‑то тихонько толкает в бок. – Да, что? Это молоденький сельский паренек Сева, попавший за колоски в лагерную тьмутаракань. – Каравай, скажи, а, Каравай, как звали этого парня и панночку? – Какого парня, какую панночку? – Ну, о которых ты рассказывал сегодня. Забыл, что ли? – А… Ромео и Джульетта… спи. Вот она, сила искусства! Шутки шутками, а сквозь заскорузлость лагерного быта пробивается свежее человеческое чувство. Пусть на примитивном уровне: зеки (они ведь люди, а не звери) желают отвести душу, слушая эти незатейливые истории Караваева. Сочиняя и домысливая эти замыленные байки, Караваев и сам понимает, насколько важно человеку, оказавшись в нечеловеческих условиях существования, ощутить себя снова ребенком, снова поверить в невозможное, страшное и прекрасное. Если поверить удается, тогда куда‑то отступает неимоверная многолетняя лагерная тяжесть, навалившаяся на грудь, тогда уходят обиды и боль, затухает голод – всегдашний спутник зека, исчезает страх смерти… И человек, пусть пока только во сне, чувствует себя человеком. — 31 —
|