Шутка

16

Нестерпимо хотелось еще хоть чуточку подойти ближе к пропасти, хотелось нагнуться над парапетом и смотреть в нее, словно сам ее вид должен был принести мне утешение и примирение, словно там, внизу, хотя бы там, внизу, если нигде в другом месте, словно там, внизу, на дне пропасти, мы могли бы наконец обрести друг друга и быть вместе, без всякой путаницы, без дурных людей, без старения, без грусти и навсегда… Я опять перешла в другую комнату, пока я приняла только четыре таблетки, это совсем пустяк, от пропасти еще очень далеко, еще даже ее парапета я не коснулась. Я высыпала на ладонь оставшиеся таблетки. Затем услышала, что кто-то в коридоре открывает дверь, я испугалась, и забросила таблетки в рот, и как сумасшедшая проглотила их, это был огромный ком, я почувствовала, как мучительно распирает пищевод, и хоть я запивала водой — не помогало.

Это был Индра, он спросил, как идет работа, и я вдруг стала совершенно другой, с меня спало смятение, уже не было этого высокого чужого голоса, я смогла сосредоточиться, собраться с мыслями. Послушай, Индра, хорошо, что ты пришел, мне потребуется твоя помощь. Он покраснел, сказал, что всегда сделает для меня все и что рад видеть меня в хорошей форме. Да, мне уже хорошо, только подожди минутку, мне надо кое-что написать, и я села, и взяла бумагу, и начала писать. Людвик, мой самый дорогой, я любила тебя безгранично душой и телом, но мое тело и моя душа не знают теперь, зачем им жить. Прощаюсь с тобой, любя тебя, с Богом, Гелена. Я даже не прочла того, что написала, Индра сидел напротив, смотрел на меня и не знал, что я пишу, я быстро сложила бумагу, хотела сунуть в конверт, но нигде не нашла его, послушай, Индра, нет ли у тебя конверта?

Индра спокойно подошел к шкафу у стола, открыл его и стал там рыться, в другой раз я бы не разрешила ему копаться в чужих вещах, но сейчас мне нужен был поскорее, поскорее конверт, он подал мне его, на нем был штамп местного национального комитета, я вложила в него письмо, заклеила и на конверте написала «Людвику Яну», послушай, Индра, помнишь ты того человека, что стоял с нами, когда там был еще мой муж и та девушка, ну да, тот черноволосый, я пока не могу отсюда уйти, будь любезен, отыщи его где-нибудь и отдай письмо.

Он снова схватил меня за руку, бедняжка. Что он мог думать, как он мог объяснить себе мою взволнованность, ему и во сне не могло присниться, о чем идет речь, он только чувствовал, что со мной творится неладное, он снова взял меня за руку, и мне вдруг стало бесконечно горько от этого, а он склонился ко мне, и обнял меня, и прижал свои губы к моим, я хотела было отстраниться, но он держал меня крепко, и вдруг меня пронзила мысль, что это последний мужчина, которого я целую в своем жизни, что это мой последний поцелуй, и на меня вдруг нашло безумие, я тоже обняла его, и прижалась к нему, и приоткрыла рот, и почувствовала языком его язык и его руки на своем теле, и в эту минуту меня охватило с ума сводящее чувство, что теперь я совершенно свободна и что мне все трын-трава, потому что все покинули меня, и мой мир рухнул, и я совершенно свободна и могу делать все, что мне заблагорассудится, я свободна, как та девушка, которую мы выгнали из студии, меня ничего от нее не отличает, мой мир разбит, и я его уже никогда не склею, мне уже не для чего быть верной и некому быть верной, я вдруг стала совершенно свободной, как та монтажистка, та потаскушка, что каждый вечер лезла в другую постель, останься я жить, я бы тоже каждый вечер лезла в другие постели, я чувствовала во рту язык Индры, я свободна, я знала, что могу любить его, я хотела любить его, любить где угодно, пусть здесь на столе или на дощатом полу, немедля, быстро, сию же минуту, в последний раз любить мужчину, любить перед концом, но вот Индра выпрямился, гордо улыбнулся и сказал, что уже идет и что тотчас вернется.