Шутка

Впрочем, откуда эта ваша обеспокоенность, мои братья во Христе? Все делается с соизволения Божиего, и я часто спрашиваю себя, уж не предумышленно ли Всевышний отнял у человечества возможность постичь, что нельзя безнаказанно покушаться на Его престол и что даже самое справедливое устройство светских отношений без Его участия не выстоит и погибнет?

Я помню годы, когда наши люди чувствовали себя уже на пороге рая. И были горды, что это их рай, для которого никто на Небесах им не нужен. Но вскоре этот рай внезапно растаял у них под руками.

3

Надо сказать, до Февраля мое христианство как раз было на руку коммунистам. Они с интересом слушали, когда я толковал им социальный смысл Евангелия, выступал против обветшалости старого мира собственности и войн и доказывал родственность христианства и коммунизма. Для них важно было привлечь на свою сторону самые широкие народные слои, в том числе, конечно, и верующих. Но вскоре после Февраля все стало меняться. Будучи ассистентом кафедры, я встал на защиту нескольких студентов, которых должны были исключить из университета по причине политических убеждений их родителей. Я протестовал против этого и вступил в конфликт с руководством факультета. И тут вдруг начали раздаваться голоса, что, дескать, человек, столь рьяно исповедующий христианство, не может достойным образом воспитывать социалистическую молодежь. Похоже было, речь шла о моем пребывании на факультете. И тут до меня дошли слухи, что на пленарном партийном собрании меня взял под защиту студент Людвик Ян. Он говорил, что было бы сущей неблагодарностью забывать то, что я значил для партии до Февраля. А когда ему стали колоть глаза моим христианством, он ответил, что в моей жизни это будет всего лишь переходной фазой и что в силу своей молодости я непременно преодолею ее.

Я тогда пошел к нему и поблагодарил за защиту. Однако сказал, что не хотел бы обманывать его и посему сообщаю, что я старше его и нет никакой надежды на то, что веру свою «преодолею». Мы пустились в дискуссию о существовании Всевышнего, о конечности и вечности, о том, как относился к религии Декарт, был ли Спиноза материалистом, и о многих прочих вещах. К согласию мы не пришли. В итоге я спросил Людвика, не жалеет ли он, что вступился за меня, коли видит, до чего я неисправим. Он ответил, что вера в Бога — мое личное дело и что, в конце концов, она никого не касается.

С тех пор на факультете мы с ним уже не встречались. Тем не менее наши судьбы оказались очень сходными. Месяца через три после нашего разговора Яна исключили из партии и из университета. А еще через какие-то полгода ушел с факультета и я. Был ли я выброшен? Был ли гоним? Не могу этого сказать. Хотя и то правда, что голосов против меня и моих убеждений становилось все больше и некоторые коллеги намекали мне на необходимость выступить с каким-либо общественным заявлением атеистического характера. Правда и то, что на лекциях у меня произошло несколько неприятных стычек с агрессивными студентами-коммунистами, желавшими оскорбить мою веру. Решение о моем увольнении с факультета и впрямь висело в воздухе. Но нельзя не сказать и того, что среди коммунистов на факультете у меня было достаточно друзей, уважавших меня за мою дофевральскую позицию. Не хватало лишь малого: чтобы я сам начал защищаться — и тогда они определенно встали бы на мою сторону. Но я не сделал этого.